Я давно перестала удивляться совпадениям, даже когда они иронически случаются прямо одно за другим. Вернее, тут как: нельзя перестать удивляться, иначе совпадения обидятся и перестанут быть такими заметными, но и ошарашиваться уже тоже бессмысленно, потому что вот оно есть и происходит с тобой.
Абсолютно параллельно, сначала в один день, потом в другой, следующий, состоялось два длинных разговора. Один был игровой, частично мною срежессированный (настолько, насколько позволяет пространство игры, ю ноу). Второй, напротив, проецировали на меня, и все, что мне оставалось – безуспешно шарахаться от света и отвечать на вопросы.
Так что в этом посте будут две записи подряд. Первая – отчет об игре «Ночь Больших Кошмаров» по комиксам Bubble, в которой я игротешила ответственной за кошмары Димы Дубина и нанизалась на социалочку. Я ее уже вешала ВК, но теперь ей место здесь. И вторая – о Дыме, который парадоксально проделал нечто похожее со мной на следующий день. Воистину, энтропия вселенной причудлива.
Допрос с пристрастием
Он привлекал к себе внимание сразу, как жемчужина в куче гранита. Но первому впечатлению определенно не стоило доверяться.
Дима Дубин. Полицейский из Петербурга. Из тех, кто в связке всегда будет играть «хорошего копа». Любимец животных и детей до двенадцати лет. Гроза организованной преступности. Не умеет производить впечатление на людей, но произвел его на меня – в первую же секунду и безвозвратно. Хорошо, что я не человек. Плохо – что я голодный нечеловек. Мне придется быть весьма терпеливой, чтобы разобраться в нем или разобрать его на составные части, прежде чем насытиться. Сложно понять, чем закончится эта ночь. Но для меня она определенно будет хорошей.
Впрочем, пока я выжидаю. Еще не пришло время взять свою власть. Я буду послушной до самой середины ночи. Это тоже весело – быть частью большого, угрожающего, жадного, властного, пугающего, многоликого и многоглазого и смотреть, как пугаются, теряются эти смешные люди, как путаются они в собственных мыслях, как видят врагов в друзьях и соратников в противниках. Не нужно даже ничего внушать, ничего приказывать – люди так охотно поддаются сомнениям. А уж если у тебя есть время на раздумья…
… У Димы оно есть. Он предлагает решения – дельные, продуманные. Он действительно хороший полицейский. Вот только все вокруг слишком заняты своими интригами, и обращают на его слова непростительно мало внимания. Дима остается в изоляции. И сомнения грызут его глубже, чем могла бы позволить себе я. Мне же достаточно только поддерживать огонь, бросая в него палочки-уловки.
«Гром никогда не воспринимал тебя всерьез»
«Это он виноват в том, что произошло с тобой и Юлей. У него просто никогда не хватило смелости признать»
«Ты можешь больше, чем они все»
Мне нравится этот мальчишка, я хочу помочь ему. Он поддается так охотно, плывет по течению, когда я помогаю прорывать плотину его слишком нежизнеспособной морали. Плывет по течению, ведь он и есть вода, и это запечатлено на линиях его руки. Дима вскоре догадывается о том, что среди присутствующих есть второй Поток – не без моей помощи, я усиливаю его мысли о воде, обрушиваясь на него вполне осязаемым ощущением, брызгами водопада на разгоряченную кожу.
Наконец-то к нему прислушиваются. Наконец-то его воспринимают всерьез. Поздравляю, мой мальчик.
Но я все еще не могу быть уверена, что его личина Капитана Справедливости – не напускная. Я хочу узнать, что под ней (есть ли что-то под ней?), потому что усвоила давным-давно – не бывает чистых, не бывает безгрешных, не бывает тех, кто признал свои грехи и испил их до дна.
А он снова вмешивается в чужие проблемы вместо того, чтобы решать свои. Порывается решать шахматные задачки Грома, как мило. Ему стоит сосредоточиться на куда более важных вещах. Появляясь за спиной, я утягиваю его в глубины кошмара, на ходу материализую каморку, где нет ничего, кроме дивана и пары стульев. Пространство схлапывается, послушное моей воле, и место двери занимает гладкая серая стена.
Я готовлюсь ловить эманации тревоги, страха или гнева, но с удивлением понимаю, что Дима не собирается их транслировать. Он наблюдает исподлобья, как я медленно проявляюсь в углу комнаты, и кажется совершенно равнодушным. Что ж, я получу свое в любом случае. К каждому можно подобрать ключ.
Проявившись, первым делом я падаю на пол и изображаю предсмертные конвульсии, уверяя, что именно так я видела его, Димы, смерть. Он мне не верит. Конечно, никто сперва не верит. Но в Диме этой уверенности в собственном бессмертии как-то чересчур. Что это – остатки юношеского максимализма или глупая самонадеянность? Узнаем.
Это не самая моя любимая личина – преувеличенно восторженная девица, но я хочу сбить его с толку и, похоже, у меня получается. Дима вздрагивает и пытается увернуться, когда я, вскочив с пола, бросаюсь на диван и обвиваю руками его плечи, пища, как рада встретить его по ту сторону жизни.
- Ты плохо себя вел, - немедленно после этого обвиняю я, - тебе стоит подумать над своим поведением. И вообще подумать. Всю свою крошечную жизнь ты подчинялся чужим приказам. Ты голову-то включаешь хоть иногда?
- Я и должен выполнять приказы, когда я на службе, - сердится в ответ Дима.
- Даже если они причинят вред невинным людям, – поддеваю я, - что насчет этого? Вас, ментов, не слишком-то любят простые люди, а? Граждане, которых ты мечтаешь защищать? Они ведь вас ненавидят, Дима. Они вас боятся. Так кто ты для них? Человек, облаченный в форму и власть?
- Я обычный простой парень, - упорствует он.
В точку. Я немедленно цитирую популярную в молодежных кругах песенку про полицию, те строчки, в которых «я обычный простой парень / без прикрученной крыши / кого не раз шмонали, когда он из поезда только лишь вышел».
Защищать простых граждан, боже, этот парень сколько на службе? Неделю, две? Расписываю его прекрасные перспективы. Активнее маши дубинкой на митингах. Запихни пару десятков людей в автозак, и вот уже скоро ты лейтенант Дубин… майор Дубин… полковник Дубин…
Он качает головой: нет, нет, я за правых, я за справедливость, я против преступников, я защищаю мирных граждан…
Ох, святая наивность. Похоже, чтобы раскрыть ему глаза, придется их сначала завязать.
Выволакиваю один из стульев в центр комнаты.
- Сядь.
Он отводит глаза и смотрит в стену. Встает и пытается ощупать ее в поисках выхода.
- Сядь, - повторяю я.
- Нет.
Какая избирательность. То есть чужим приказам он подчинятся может, а моим вдруг решает пойти наперекор? Нелогично. Разве кто-нибудь из его начальства может сделать так?
Дима издает глухой стон, оседая на пол, прижимает руки к вискам. Должно быть, это очень больно – когда электрический разряд взрывается внутри твоей черепной коробке. Знаешь, из тех электрических разрядов, которые охотно распускают полицейские, когда хотят поскорее получить новую звездочку на погоны, а на допросы нет времени. Только не говори, что никогда об этом не задумывался.
Дима через силу встает и буквально обрушивается на стул. Что, теперь выполнять приказы уже не так просто и приятно, а?
Застегиваю на его запястьях наручники, на глаза накидываю повязку. Сенсорная депривация – необходимость, если хочешь, чтобы к тебе прислушивались. О, теперь он прислушивается.
- Какого... ты творишь?
- Уважаемый суд присяжных, - я раскланиваюсь с тенями на серых стенах, - объявляю открытым заседание по поводу личности этого милого молодого человека.
- Ты собираешься судить меня? За что? Какое преступление я совершил?
- Одно из самых страшных – в моем личном рейтинге, - серьезно отвечаю я, вставая за его спиной, - пытаешься жить чужой жизнью вместо того, чтобы жить своей. Это очень тяжелое преступление. Но уважаемому суду присяжных хотелось бы знать детали. Поэтому я буду вести допрос, а ты будешь отвечать правду, только правду и ничего, кроме правды?
- Допрос, - он криво усмехается, - ну-ну.
Кошмар, этот мальчишка меня доведет. Он бы отлично смотрелся в наших рядах. Новое послушное щупальце Балора, отстраненное в той же степени, в коей и жестокое. Но он, похоже, ничего не знает о собственной жестокости. Как и о себе в целом. О, тяжесть заблуждения, она висит над его плечами дамокловым мечом, и я – единственное, что сейчас удерживает лезвие в воздухе.
- Начнем с простого и, я бы сказала, классического, - предложила я, - семь смертных грехов.
Дима фыркает. Я тоже позволяю себе смешок. Мне невероятно любопытно, что я смогу узнать в ближайшие несколько минут.
- Что ты чувствуешь, - спрашиваю я, - когда тебе удается поймать очередного преступника?
- Что я поступил по закону, и в городе стало безопаснее, - медленно отвечает Дима.
- Не то, не то, опять отвлеченные вещи, - возмущаюсь я, - я спрашиваю не о букве закона, а о твоих эмоциях. Что это? Удовлетворение, чувство превосходства, гордость?
- Ощущение, что я хорошо делаю свою работу.
Упрямство. В список грехов срочно следует включить упрямство, где-то между унынием и чревоугодием. Дима набрал бы по нему все сто баллов.
- Ар-р, ладно, предположим, гордыня – это не про тебя. Что ж, какие у тебя отношения с Игорем Громом.
- Он мой напарник.
- Это верно. И?..
- И друг. Хороший друг. Надежный.
- Ну-у, да. Из тех друзей, которые никогда не забывают поблагодарить, если ты принес им кофе или провел бессонную ночь, зарывшись в материалы дела. Из тех друзей, которые никогда тебя не подводили и не ставили в неловкое положение. Из тех, кто общается с тобой на равных и с должным уважением, признавая твой опыт и заслуги. Из тех, кто никогда не забывал позвать на вечеринку.
Дима опускает голову и издает нечто среднее между вздохом и смешком. Я угодила в точку, это правда. Но снова не достигла желаемого.
- Юля? – Спрашиваю я, - кто она для тебя?
- Тоже друг.
- Ага. Люблю таких друзей, с такими классными… - я показываю на себе, потом понимаю, что он меня не видит, - ну, ты понял. Никогда не хотел махнуться с Громом местами? Вкус на девушек у него что надо, как по мне.
- Нет. Юля хорошая, правда. Но я никогда не хотел ее в том смысле, который ты сейчас пытаешься показать.
Голос у него абсолютно спокойный. Даже, скажем, самоуверенный. Срочно включить в список грехов самоуверенность. Сразу после гордыни.
- Ладно, верю. Похоть пролетает мимо. Перейдем в зависти? Что насчет твоего начальства? Скажи-ка мне, ты когда-нибудь хотел оказаться в кресле своего начальника?
Дима поднимает голову и, хоть не может посмотреть мне в глаза из-за повязки, кажется, пронзает меня взглядом насквозь.
- А что, есть люди, которые ответили бы «нет, никогда не завидовал своему начальству и не хотел бы оказать на его месте»?
- Что ж, это честно, мой юный друг. Ты признаешь свой грех, и он перестает иметь силу. Хм, как насчет скупости? Пожалуй, тоже не подходит. Ты, помнится, ухаживал за одной очаровательной птичкой по имени Марго – исключительно из добрых побуждений.
Дима слегка улыбается. Он, похоже, действительно любил эту своенравную птицу.
- Чревоугодие? Стоит ли спрашивать об этом, зная размер зарплаты мента? Это ж если Гром шавермой угостил – так уже на улице праздник, на ужин тратиться не надо, а?
Дима кивает.
- Что еще, что еще… Гнев?
- Нет.
- О, да! Не на память ли о нем у тебя остался этот милый шрам? Как ее звали – Лиля? И нечего было в гневе гнаться за беззащитной девушкой по темным переулкам. Но… уважаемый суд, прошу принять во внимание: гнев – это так естественно для человеческой природы! Я намерена внести изменения в явно устаревший реестр грехов, а пока предлагают не считать его отягчающим обстоятельством.
Нет, это просто возмутительно. Я ожидала признаний, полных слез и раскаяния, а это… этот… невозможный мальчишка сидит тут, глядя прямо перед собой, такой чистый, такой неуязвимый!..
Мой рот нефигурально наполняется слюной. Мое счастье, что больше я не подчиняюсь Балору и могу творить в моем собственном, любовно сотворенном мирке то, что больше всего хочу. А я хочу попробовать крови Чистого, испить его силы.
Дима безуспешно пытается отодвинуться, звякает цепочкой наручников, когда я торопливо расстегиваю рукав его рубашки.
- Будет немного больно, - шепчу я ему на ухо, - но быстро, честно, это быстро.
Я не слышу его возмущенно-болезненного вскрика. В ушах у меня шумит, глаза застит пелена, когда я впиваюсь в его запястье, и мое горло заполняет тягучий алый поток. Дима пытается отдернуть руку, но я и сама быстро возвращаю контроль. Я могла бы выпить его до дна, слушая симфонию его боли, но не сделаю этого. Я не оставлю его в кошмаре. Сила заслуживает уважения. Теперь он знает, что у него есть эта сила.
- Спасибо, о, спасибо, сладкий, - благодарю я, вытирая кровь с губ. – Все хорошо, я выполнила обещание. И я тебе помогу.
Я аккуратно перевязываю его запястье, бормоча слова утешения. Дима вздрагивает лишь однажды, когда я задеваю порез, а затем опускает голову и впадает в оцепенение.
Я оставляю головоломку на виду. Я оставляю дверь открытой. И я медленно оставляю кошмар позади.
Все, что я делаю дальше – это направляю его силу. Дима больше не играет вторые роли: он вступает в драку, бьет первым и посылает к черту.
Замирает над головоломкой, сосредоточенно делая подсчеты. Где-то в коридоре Гром зовет его?
- Пойдешь? – спрашиваю я, вновь появляясь за спиной.
- Я занят, - он даже не поднимает голову на звук.
Дима терпит неудачу раз за разом, головоломка не поддается, и я решаю дать подсказку – конечно, если он сам захочет ее взять.
- Я тебе помогу, - предлагаю я, - только ответь на пару вопросов. Хочу знать, что ты успел изменить.
Я погружаю его в морок, материализую фигуры на горизонте. Толпа людей, счастливая, ликующая, окружает своего лидера. Он стоит к нам спиной, вскидывает руки к толпе, и они приветствуют его, как дорогого друга. Похоже, это какой-то праздник – вокруг много воздушных шаров и бумажных самолетиков. Внезапно рядом появляются другие, враждебные тени. Они вооружены, и они набрасываются на толпу.
- Ты вмешаешься? – спрашиваю я.
- Давай приблизимся, - сдержанно говорит Дима. Что ж, умно. Он не теряет самообладания.
Двое теней сбивают лидера с ног, волокут его по земле, бьют ногами.
- Я хочу вмешаться, - говорит Дима.
- Хорошо, - охотно соглашаюсь я, - они тебя послушаются и отступят. Теперь ты можешь подойти к человеку, которого они избивали. Теперь ты можешь видеть его отчетливо. Это Разумовский.
Дима напрягается.
- Разумовский – преступник, - медленно говорит он, - я задержу его и отдам под суд.
- Ну тот, самый справедливый в мире, - подсказываю я.
- Не имеет значения, что он делает сейчас и какой восторг вызывает у людей. Он совершил преступления. Много. Он заслуживает суда.
- Что ж, уважаю твое решение. Но помочь более не смогу, извини. Все по-честному.
Я сбрасываю морок, возвращаю Диме ясность сознания. Достаточно сильный, чтобы больше не надеяться ни на чью помощь? Похоже, что так. Рядом Черный Пес, и они работают сообща, на равных, перебирая варианты. Не могу не признать: мне это нравится.
Наконец, головоломка решена. Я остаюсь у Круга Созидания до самого последнего момента, чтобы сопроводить Диму в его настоящую жизнь. Ту, которая теперь точно будет настоящей. Только его собственной.
Допрос без пристрастия
Весь последний год мой мир постепенно сжимался, по мере того, как ширился список запретного и неупоминаемого, крепла моя паранойя, и все это полировалось рабочей загрузкой и нарушениями сна. В какой-то момент в самом конце весны я осознала, что если и дальше продолжу шарахаться от всякой тени, закончу свои дни в неприятном месте, и стала понемногу брать себя в руки. Последовательно отсеяла страхи, не вполне мне принадлежащие. Страх перед взрослыми мужчинами с квадратными подбородками определенно принадлежал Ксавье, боязнь открытых пространств и публичных речей – Мари, голос Дыма в моей голове отвечал за страх потери собственной идентичности. Я терялась в множестве смыслов, перебарщивала с гиперопекой, шутила не к месту, чувствовала себя лишней и постепенно отдалялась от Дыма, но это не могло продолжаться долго. Нам необходимо было или разрешить противоречия или признать, что они неразрешимы. Но я не могла решиться. Рискнуть - значило потерять тот хрупкий мир, который установился между мной, им и Ксавье лишь недавно. Хорошо, что решился Дым. Я едва отошла после бессонной ночи игры, когда он позвонил. Похоже, не менее растерянный, чем я.
- Надо поговорить. Где встретимся?
- Я не знаю.
- Я не знаю. Тоже.
- Фудкорт на третьем этаже.
- Да.
Я пересекала бесконечный лабиринт, составленный из столов и стульев, и уже видела его впереди: на одном из наших любимых мест, у панорамного окна. Дым опустил голову, обнимал виски ладонями и всматривался в разворот своего черного скетчбука. Просчитывал стратегию, не иначе. Дым хотя бы подготовился к этой беседе. Я – нет.
Чем ближе я подходила, тем отчетливее было мое замешательство. У меня было так много деструктивных вариантов поведения, что я буквально терялась, а они проявлялись все четче, горели над головой яркими неоновыми буквами. Поцеловать? Преклонить колени? Дать в морду?
Отдавая всю волю импровизации, я приблизилась и пала, раскинув руки в неловких объятьях. Дым аккуратно удержал меня, и я все же смогла с максимально независимым видом бросить сумку на соседний стул и приземлиться рядом. Подавила желание взять его узкие ладони в свои.
- Нет. Сядь напротив меня.
- Что ты собираешься?.. Это допрос? Беседа с психологом?
- Вроде того. Сядь, пожалуйста.
Я переползаю на другой стул. Солнце теперь светит Дыму в глаза, и оттого выражение лица у него нечитаемое.
- Что происходит, Лекс? Мы оба совсем запутались, так? Мне иногда кажется, что я совсем тебя не знаю. Ты почти ничего не говоришь о себе.
- Я много говорю о себе.
- Херня. Ты говоришь о делах, и о других людях, для которых ты что-то сделала, но не о своих эмоциях. Мне хочется знать, что с тобой происходит. С настоящей тобой. Что ты чувствуешь. Потому что иногда мне кажется, что ты вообще ничего не испытываешь.
- Я могла бы сказать о тебе то же самое, - решаюсь возразить я, - что я ничего о тебе не знаю и так далее.
- Ох, пожалуйста. Я не хочу, чтобы все стало еще хуже.
- Никаких секретов?
- Никаких секретов. Я не могу тебя потерять, ты дорога мне. Но мне не нравится то, что происходит. Я набросал тут небольшой план. Это будет что-то вроде списка вопросов. Ты не возражаешь, если я буду записывать за тобой некоторые вещи? Мне нужно немного разобраться.
- Хорошо. Это стремно, но я согласна.
- Отлично. Итак, первый вопрос…
- Стой-стой-стой, сначала ты. Клянешься говорить правду, только правду и ничего, кроме правды?
- Клянусь.
- Это твой мозгоправ сказал тебе устроить разговор со мной?
- Нет. И, предвосхищая твой следующий вопрос, Ксавье здесь тоже не при чем.
- Фух, тогда ладно. Валяй, задавай свои вопросы.
И мы говорим. Следующие два, три, четыре часа. Обо мне, о Дыме, о Ксавье, об Умере, о Мари, о событиях год назад, о том, как я была ретранслятором и к чему это привело для нас троих, о тех вещах, которые я, плохо это осознавая, сделала и причинила ему боль, о его недосказанности и отстраненности, которые причинили боль мне. О его семье, о моей семье, о его страхах, о моих. Дым рисовал на салфетках, пытаясь пояснить ту или иную мысль, иногда – нервные треугольники, круги и овалы, иногда – графики в виде парабол.
Торговый центр закрывался, механический голос объявил об этом раз пять, прежде чем мы опомнились.
- Не договорили, - понял Дым, поймав мой взгляд, - что еще в центре сейчас открыто?
Мы спускались по выключенному эскалатору, как раз закончив обсуждать мою маниакальную гиперопеку, и Дым, опустив пальцы на металлические перила, задумчиво сказал.
- Черт, что-то так руки замерзли… Так, Лекс, вот что ты сейчас делаешь?
Я страшно смутилась и торопливо застегнула рукав своей рубашки, скомкав свой долгоидущий план по захватыванию в плен его ледяных пальцев. Дым понял все верно и рассмеялся.