Вчера ночью, от боли растеряв остатки самоуважения, я долго и нудно ныла Ксавье. При этом мне как-то в голову не пришло обозначить, что я тут подыхаю в основном от болезни, а не от моральных терзаний, так что Ксавье, видимо, решил, что я конкретно не в себе. Выглядело это примерно так:
Я: о-о-о, мне так плохо, я умираю! Великая матерь, за что мне это?
К: Лекс, ну чего ты грузишься?
Я: я не гружусь, я ног не чувствую, лежу пластом и подыхаю тут.
К: ого, как все серьезно. Ты мне это прекращай.
Я: тебе легко говорить! О-о-о, страдания и муки!
К: ладно, тебя утешит, если я скажу, что мне удалось с ним связаться?
Я: оба-на, рассказывай.
К: симулянтка! Ладно, мне удалось получить от него весточку. Ему там вроде неплохо. Немного грузится из-за шрамов. Читает Толстого.
Я: пусть лучше грузится из-за шрамов, чем из-за всего остального. Ох, я так по нему скучаю!
К: ну вот, началось опять...
Я: о-о-о, страдания и муки!..

С утра (ну как сказать с утра, я вынырнула из длинного и крайне интересного сна с погонями в первом часу дня) чувствительность, конечно, вернулась, и теперь у меня дьявольски болит поясница. Хрен знает, что хуже. Впервые за три дня выползла из дома, хромая и матерясь сквозь зубы. На улице встретила мужика из своего сна с погонями, который долго и настойчиво улыбался мне вслед. Извращенец хренов.

Надо обязательно выздороветь до завтра, завтра у меня опять съемки, и опять, что удивительно, мне за них заплатят.