В ночь Мари написала Дыму и предложила покататься вместе по набережной. Согласовали встречу на три часа на парапете его общаги.
Мари пришла, как водится, в сумасшедших шмотках, а я в богемной рубашке.
Мари принесла Дыму подарок – отпечатанный на печатной машинке «Любава» сертификат на «Курсы вдумчивого селфхарма». Вариантов реакции могло быть много – от тихой ярости до истерического смеха, но Дым смеялся не истерически, а вполне искренне, и сказал, что охотно воспользуется предложением, ежели будет такая нужда.
О семье, лекарствах от грусти, объятьях и вишневых пирогах
По пути в общагу я предложила Мари поучить Дыма кататься на скейте. Она с затаенным восторгом приняла идею.
- Ой, я боюсь, - сказал Дым, когда она озвучила предложение.
- Я тебя поймаю, - уверенно сказала Мари.
Я с сомнением сравнила габариты, но Дым доверяет этому миру сильнее, чем мы все вместе взятые.
- Ногу на болты, - показывала она, – главное – держать равновесие.
- Окей, я попробую, - сказал Дым, вскочил на скейт и стремительно уехал прочь.
Мы остались стоять, разинув рты.
- Ну, - сказала, наконец, Мари, - моя школа.
Мы медленно пошли вслед за ним, наблюдая, как он пока неловко лавирует между прохожими и вскидывает руки, изображая Стива из «Мамочки».
- Эх, хорош, - сказала Мари, - можно же быть таким идеальным.
Я была с ней солидарна.
Мы отвлеклись на что-то, кажется, на крепление моего самоката.
- Смотри, - сказала Мари, - летит.
Я подняла голову. Скейт укатывался в сторону. Дым совершал красивый кувырок через голову.
- Забыл, где крылья оставил? - вопросительно пробормотала я.
Кажется, он сделал в воздухе двойное сальто, прежде чем рухнуть на траву. Мы рванули к нему.
Его ладони и джинсы были в зеленых пятнах травы, белая майка запачкана землей.
Дым запрокинул голову к небу и рассмеялся.
Я протянула руку, и он охотно ухватился за нее.
- Жив, цел, орел? – спросила Мари, перехватывая скейт.
- А чего мне сделается? – светло улыбнулся он, - я и порезаться-то толком не могу.
- Ну-ка покажи руку, - требовательно сказала она, и тут же спохватилась, - если хочешь, конечно.
- Дорогая, в этом нет тайны для тебя, - спокойно сказал он и стащил джинсовку, слегка поморщившись.
Моя челюсть отвисла повторно.
- Мари, я тебе клянусь, здесь была зияющая дыра, - возопила я, указывая на тонкие бледно-розовые шрамы.
- Да я верю, - отмахнулась она, - ох уж эти мальчишки, на них и не такое заживает. Ладно, поехали дальше.
И мы поехали дальше. Мы ездили еще три часа. Завернули на набережную. Спорили о «Лолите». Купили мороженого. Фотографировали Дыма на бортике фонтана. Обсуждали, что в центре слишком много полицейских, и что они на нас странно косятся. Гонялись друг за другом и вопили.
Мари завернула в тир и ловко засадила девять пуль в мишени. Выбрала из призов черный мягкий кубик и торжественно вручила его Дыму: «для упрощения мук выбора».
Изрядно проголодавшись, мы зашли в булочную и скупили половину их ассортимента, потому что был вечер и скидки, и вообще все было на вид такое вкусное. Дым попытался благородно отказаться от еды, ибо он бедный студент, и ему нечем платить, но когда в нашей компании кто-то оставался голодным?
Со всем этим добром мы оказались на фуд-корте «Ауры», потому что оттуда открывался чудесный вид на закат. Мы обменивались едой, шутили, фоткались и даже не пытались делать вид, что у нас все прекрасно. Потому что все и было прекрасно.
- Боже, я все еще такой голодный, - с сожалением пробормотал Дым, доедая последний кусочек вишневого пирога, - это просто ужас.
- Это не ужас, это регенерация, - сыронизировала я, - тебе нужно больше есть, чтобы быстрее прийти в норму. М-м, я вся в сахарной пудре, я отойду на минутку, вымою руки.
Про сахарную пудру – это была отговорка, на самом деле. Потому что я прицельно шла в Мак на другой стороне фудкорта – за его любимыми чикенбургерами. В довесок мне вручили воздушный шарик нежно-голубого цвета.
- Ешь, - бумажный пакет лег на стол, следом спланировал шарик.
- О, Лекси!
За это «О, Лекси!» я душу дьяволу могу продать, на самом-то деле. За этот благодарный взгляд, и эту улыбку. Только продолжай улыбаться, Сердечко. Что бы ни случилось.
Мы расходились по домам в сгущающихся сумерках. Едва Дым перешел дорогу по своему светофору, как у меня зазвонил телефон.
- Лекси, мне нужна помощь, - голос Кори срывался, похоже, он бежал, - где ты?
Я сориентировала его на парк у торгового центра.
- Буду через пятнадцать минут.
- Я с тобой посижу, - решила Мари, опускаясь на скамейку.
Через пятнадцать минут Кори спикировал на нас комком нервов, всхлипов и сбившегося дыхания, и я поспешила заключить его в кольцо рук, крепко прижать к себе. Когда его перестала бить дрожь, я все же услышала причину – его драгоценность повредила ногу, подозревали перелом, а ее гребаные родители отказались везти ее в травму, потому что она уродка и позор семьи.
Как все странно в этом мире. Лучших из нас называют уродами и отбросами. Позором. Разочарованием.
Мы проводили Мари на трамвай, и навернули еще несколько кругов по парку, пока Кори, сжимая зубы, рассказывал подробности. Мы давно условились, что драгоценность сможет пожить в Убежище или Хламовнике, если/когда сбежит. Что мой дом всегда будет общим домом.
К одиннадцати вечера Кори проводил меня на автобус.
Дома я заползла на кровать, не чувствуя ног.
Звякнул телефон.
«К кому ещё можно так прийти, и тебя крепко обнимут?»
Да к кому угодно. Из наших – к кому угодно. Моя семья. Моя стая.
«Я люблю тебя!»
«И я люблю тебя».
Как часто мы стали это говорить друг другу. С появлением Ксавье и Дыма – постоянно.
Я люблю тебя. Ты нужен мне. Я скучаю. Я хочу тебя чувствовать. Я доверяю тебе. Я не хочу без тебя.