[Alma-Almond]

К первому дню весны рассвет подоспел рано.
Впрочем, я все еще не готова вставать ради этого в семь утра. Да, вот такая я скотина.
Но в 8:30 я уже стою на светофоре возле станции переливания, и мальчишки, наконец, замечают меня: они приехали раньше и тусовались у памятника. Встречаемся на моей стороне.
- Привет, Матильда, - говорю я шапке Ксавье в виде совы с милыми ушками.
- А со мной, значит, не хочешь поздороваться? - деланно обижается Ксавье, обнимая меня.

Очередное про донорство, и еще про обиды, прогулки и Башню

Идем к станции, болтаем, пересказываем последние новости, поскальзываемся на не расчищенных дорожках, как всегда, плутаем в лабиринте больничных корпусов.
Так хорошо, так солнечно и прохладно, а вокруг щебечут птицы, и щебечет Ксавье о своей научной работе, и Дым о своей, и поток этот остановить невозможно, да и не хочется - плыви себе и плыви.

Доплываем, наконец, до нужного здания.
В донорском корпусе Ксавье стягивает с себя куртку и шапку, и я восхищенно ахаю - Алан постриг и покрасил его (снова). Выбритые виски, длинные верхние пряди - стиль с закосом под Тилля Линдеманна (ну, хвала богам, больше не под нашего юриста Гол-кова, а то было неловко наблюдать их вместе - человек и его уменьшенная копия). У корней темные волосы Ксавье были выкрашены в насыщенный синий, ближе к кончикам переходивший в тускло-зеленый.
- Блин, кого ты мне напоминаешь? - вслух размышляю я.
Ксавье сладко улыбается, готовясь к комплиментам.
- А, вспомнила! Дверь кладовой в Башне, она таким синим мехом оббита!..
Ксавье с шипением гонится за мной по лестнице.
Докатываемся до дверей станции, возле которых, конечно, очередь бесконечная в два кольца. У меня при себе книга "Жажда жизни", у Дыма - "Крошка Цахес", а у Ксавье - только телефон, поэтому он всячески разводит нас на поболтать. Поболтать про феминизм в Иране, про Питер, про новую лекцию о гендере, про всех наших друзей. Дым в итоге терпеливо вздыхает и сует в уши наушники: я-как-бы-с-вами. Кладу голову ему на плечо. Некоторых вещей мне никогда не понять.

Спустя два часа (в последнее время все это не делается быстро - станция перегружена, а работников, очевидно, сильно сократили) все же попадаем на саму станцию. И Ксавье тут же дают от ворот поворот. Ну то есть отвод. По причине пирсинга. Который вообще-то был сделан осенью, после чего Ксавье еще два раза успешно сдался, миновав без вопросов бдительное око терапевта. Мда, не свезло.

Я складываю пальцы крестиком наудачу. Не знаю, что срабатывает - удача сама по себе или в совокупности с зеленой таблеткой железа с вечера и такой же утром (эй, я знаю правила, это не запрещено!)... Или то, что я потратила кучу усилий и денег, чтобы подправить здоровье... в общем, гемоглобин, наконец, поднимается на 20 единиц и оказывается в пределах нормы.
А у мерзкого Ксавье, который вообще вон веган, стабильные 140 всегда. Как ты это делаешь, зараза, вот как?..
Дыму определяют его первую дозу в 450 мл - две прошлые донации были по 350. Ходит теперь гордый. Ну, то есть сидит, ходить тут особенно негде, всё заставлено, мать их, людьми. Впрочем, есть на кого взглянуть. Вон, на того буду смотреть, на рыжего. Красивый. Или, скорее, цепляющий. Ксавье прослеживает мной взгляд и многозначительно хмыкает.

Люблю тонкую иронию донорской станции - в зоне ожидания стоит телевизор, а на нем крутится программа "Жить здорово".

Передо мной, пошатываясь, выходит из бокса парень, ликом бледный, и тихонько просит нашатырь у доброй женщины на выдачи пайка (печенек с чаем).
"Ну, бывает", - думаю я, не придавая этому значения.

Зря, лучше бы я на этот пункт пальцы крестиком сложила.
Я надеюсь увидеть рыжулю-медсестру, с который мы вроде как даже начинаем узнавать друг друга. Ну да, я все еще не видела ее лица под медицинской маской, но запоминаю красивые глаза, рыжие волосы, этнические деревянные серьги и ее звенящий смех. И рука у нее легкая.
Но сегодня в боксе другая сестра, блондинка, которая раньше мне не доставалась.
- Прижми руку к подлокотнику плотнее, - советует она, затягивая жгут на моем предплечье.
"Зачем", - недоумеваю я, но на всякий случай подчиняюсь, и не зря - игла вонзается в мою вену с энтузиазмом бензопилы.
"Твою ж", - думаю я, пытаясь по выражению глаз медсестры понять, садистка она или случайно так вышло.
Минутой позже за перегородкой то же самое, на выдохе, пытается понять и прочувствовать Дым.
"Не садистка, - думаю я, - просто рука тяжелая".
- Можно мне мячик? - с надеждой вопрошаю я у перегородки. На этой станции мне еще не отказывали в игрушках для стимуляции кроводачи.
- Да ладно, обойдешься, - доносится до меня ехидный ответ.
"Все-таки садистка", - делаю вывод я.
Ну что за человека, игрушки ребенку пожалела.

Дым, что удивительно, освобождается раньше меня. С удивлением и грустью провожаю глазами его гибкий профиль.
Наконец, отпускают и меня, ступни холодят плитки пола, пока я полутора руками пытаюсь натянуть сапоги в узком закутке для санации.

Ксавье все еще крутится в общем пространстве между стойкой регистрации, телевизором и кабинетами - надеется выбить справку на отгул, заодно услаждает взор мальчишками с филфака и сверкает новыми золотистыми серьгами.

Его мельтешение, внезапная духота и необходимость ожидать еще одну вечность, чтобы получить деньги и подпись в донорской книжке, заставляют меня опуститься на скамейку и устало прикрыть глаза. Я приваливаюсь спиной к металлическому шкафу, который издает громкий протестующий "дзинь". Неловко стягиваю свой лавандовый свитер. Жарко.
Где-то слева - прохладное плечо Дыма, в которое я вцепляюсь, как в символ спасения.

- Не спи, - говорит надо мной Ксавье.
- Сплю, - возражаю я, - ненавижу вставать в семь утра.
- Дорогая, я встал в шесть тридцать!
Ну вот, началось опять. Померяемся глубиной страданий. Ксавье эта игра никогда не надоедает, а вот я устаю. Я не выспалась. У меня вообще бессонница. Давно уже. Рука еще ноет, зараза, до сих пор. А по телевизору выступление Путина врубили, вместо Малышевой. ну просто полный...

- А не будет ли так любезен кто-нибудь принести мне воды? - с надеждой вопрошаю я мальчишек, не открывая глаз.
Молчание. Ага, щас, дождется ты стакана воды от этих... этих.

Ладно, меняем тактику.
- Кто хочет ириску?
- Я, - синхронно восклицают они.
- Воды тогда притащите.
Где-то в глубине сумки отыскивается горсть ирисок, и я делю их между нами.

Вода не освежает и не утоляет жажды, у нее привкус пластмассы. Голоса сливаются в сплошной гул. Просить мальчишек сходить за нашатырем, видимо, бессмысленно, опять они где-то всю эмпатию растеряли. Учишь, учишь, а толку?
Со вздохом отлипаю от прохладного металла шкафа и подхожу к доброй тете на раздаче пайки.

- Прошу прощения, у вас нашатыря не найдется?
- О, какая вы белая, - отмечает она, - прямо ну вообще. Прилягте на кушетку, я принесу.
- Да нет, спасибо, не стоит, - кокетничаю я, потому что кушетка сейчас - вот просто крайне неплохая идея.
- Свитер ваш положу вам под голову, - воркует она, нажимает на мое плечо, заставляя лечь, затем материализует нашатырную салфетку и стаканчик с каким-то бодрящим пойлом.

Выпиваю, стараясь не ловить домовские прошлогодние флешбеки с Фокусником и - черт, что у него было, эхинацея?.. Занюхиваю нашатырем. Бр-р. Нашатырь - это прерогатива Ксавье, я этот запах терпеть не могу. И вообще, по моим воспоминанием, нашатырь не так пахнет, это какая-то ядреная хрень. Да пофиг, впрочем.
Сворачиваюсь калачиком на кушетке.
Главное - прямо тут не уснуть.
Путин в телевизоре начинает топить за гонку вооружений.

Повалявшись пару минут, ощущаю прилив бодрости, изливаюсь в благодарностях и возвращаюсь к мальчишкам. Подальше от всей этой хрени про ракеты и боеголовки. Мальчишки встречают меня условно-равнодушными взглядами. Хоть бы поволновались за меня, что ли, ублюдки.

Получаю свои кровные деньги (опять урезали финансирование, гады, вернее, подняли один раз - и отцапали обратно, далась вам эта жалкая тридцатка, да что ж вы за люди!).

Уже на выходе звонит Ольга - где вы, давайте встретимся. Договариваемся на студенческое кафе через час. Время тратить баблос.

На улице Дым раскидывает руки, подставляет лицо первым по-настоящему теплым лучам:
- Я люблю тебя, солнце! - Восклицает он в эйфории.
- Ах, не стоит, не стоит, мой друг, - качает головой Ксавье, издевательски понимая все, конечно, в иносказательном смысле.
- Вот что ты за человек, - Дым мгновенно утрачивает все благодушие, хватает Ксавье за шкирняк и пытается повалить в ближайший сугроб. Со смехом присоединяюсь к ним. Мы топчемся в шутливой борьбе посреди узкой пешеходной дорожки, прямо напротив сверкающего офисного здания, в котором располагается одна из городских газет. Журналисты, курящие у входа, пялятся на нас, но мне пофиг. Шапка Ксавье вся в снегу, Дым увязает в сугробе по колено, у меня промокли перчатки.
У нас на троих четыре рабочие руки. Той, что без фиксирующей повязки, я в итоге хватаю Дыма за куртку и толкаю в снег, удерживая под наклоном градусов в тридцать. Добавив пафоса в голос, кричу Ксавье:
- Кого же из нас ты выберешь? Спаси его и уничтожь меня, или позволь ему пасть!
Ксавье изображает мучительную борьбу мысли, а затем разворачивается на сто восемьдесят и стремительно сваливает с поля импровизированного боя.
- Нет, ну типично, - Дым отцепляет меня от своей куртки и распрямляется, - ти-пич-ней-ше. Догоним или ну его?
- Наш автобус, - указываю я, так что дальше мы продолжаем погоню заодно и за ним.

От автобусной остановки до кафе - минут семь пешим ходом. Но Дым замечает вдалеке свою подругу М., и стартует к ней с непреклонностью квинджета.
- Ну твою ж, - комментирует Ксавье в спину стремительно удаляющемуся Дыму.
- Солидарна, - киваю я, - и вообще, ни к кому из нас он никогда так не бежал.
- Есть предложение обидеться, - говорит Ксавье.
- Поддерживаю, - соглашаюсь я.
Когда Дым, запыхавшийся и довольный, возвращается к нам, мы с Ксавье одновременно поворачиваемся к нему спиной. Ксавье для убедительности складывает руки на груди. Я тоже пытаюсь, но повязка мешает, и в результате выходит подобие Наполеону.
- Вот не смейте вообще так делать, - натурально оскорбляется Дым, - все, пошли, я есть хочу.
И пихает нас в спины. Потом упирается ногами в снег и пинает снова.
Дальше мы двигаемся по узкой тропинке, как два корабля, подпинываемые одной, но очень упорной баржей.

Ольга нагоняет нас у самого кафе, и внутри мы оказываемся вчетвером. Заказываем гору еды и бесчеловечно объедаемся. Затем отправляемся в букинистический магазин неподалеку.
Букинистический - это хорошее место. Можно оставить там Дыма на полчаса, вернуться и застать ровно на том же месте, восхищенно сопящим над альбомом итальянской скульптуры или совершающим мучительный выбор между томиками Дюма.

Ольга говорит, что ей нужно купить пачку какой-то супербумаги для папы. Ольгин папа - бизнесмен.
- Зайдем в другой книжный, купим бумаги во славу ООО "Р&К", - говорит она.
- Слушай, а почему фирма твоего отца называется "Эр-и-Ка"? - интересуюсь я.
- "Рога и Копыта", - расшифровывает Ольга.
Самокритично, однако.
Конечно, про пути мы не можем не заглянуть в Серф и не цапнуть по стаканчику рафа. В процессе звонит Дерти и ревниво интересуется, не собираемся ли мы где-нибудь собраться. Обнадеживаем его, что через полчаса будем в Башне.

По дороге в книжный звонит Мари и задается тем же вопросом.
В Башне оказываемся уже толпой.
В ванной я снимаю повязку и с неудовольствием обнаруживаю некрасивую, слабо кровоточащую дырку на вене. Дерти делает вид, что собирается упасть в обморок.
- Полнолуние, - с чем-то, похожим на сочувствие, поясняет мне Дым, - в полнолуние всегда кровь плохо свертывается.
- Зато молоко - просто чудесно, - заглянув в холодильник, констатирую я.