- Не обнимайся, я с мороза пришла! Ну правда, я холодная, вот, чувствуешь?
Дым шипит под моими пальцами, спина у него горячая, как печка.
- И надень, что ли, что-нибудь… а, ты занят. Ну, не буду отвлекать.
Сегодня его нагота какая-то ослепляющая. Открыв мне дверь, он возвращается к своей йоге. На нем – нижнее белье, трогательные вязаные носочки, на голове – пакет.
Доёбов день
- Слушай, а у тебя дисперсия? – Я затаскиваю еду на кухню, - Ты сказал, что перекрасишься в черный, когда решишь, что у тебя дисперсия.
Размеренные вдохи и выдохи прерываются недовольным: «это каштановый».
- Поверх твоих белых, дополнительно осветленных фиолетовой тоникой? Как бы зеленый оттенок не дало…
- Бля, только не это, - стонет Дым, - мне в четверг в школу, к детям. Они не поймут.
- Ничего, они у тебя умные.
Возвращаюсь в гостиную, хмыкаю, рассматривая стопку работ. Неровные детские почерки: «Каждый чиловек имеет право на свабоду слова», «человек имеет право говорить что он думает и не сидеть за это в тюрьме», «любой человек имеет право на ЖИЗНЬ (много восклицательных знаков)». Хорошие у Дыма дети. Ну, еще вырастут.
- Ты злая сегодня, - отмечает Дым.
Медленно выдыхаю. Вдыхаю.
«Ты злая сегодня» примерно переводится как «сегодня я не в настроении воспринимать твой ебанутый юмор, и буду обращать все ситуации так, словно ты пытаешься меня задеть». Ну вот, теперь придется ходить по минному полю.
- А ты пил свои таблетки? – Не удерживаюсь я, - которые мои.
- И юмор у тебя злой, - подтверждает Дым, - пил, спасибо. Не помогает.
- Ох, ладно. Я на кухне.
Сегодня у нас богемный ужин: тыквенный суп, жаркое из курицы. Потому что некоторое время назад кто-то из американских коллег привез маме банку тыквенной мякоти, я эту банку отжала для званого ужина, но так и не вскрыла, а тут на днях я ночевала в Башне, и Илья в поисках сладкого вскрыл банку на попробовать. В общем, если кому интересно, мякоть тыквы в сыром виде в пищу не естся. Но теперь ее надо было срочно юзать, я понятия не имела, как быстро она испортится. Поэтому суп из тыквы.
Не успели мы приступить к еде, как раздался звонок телефона.
- А щас я приеду, - сказал Ксавье. Прозвучало это почему-то как угроза.
- Угу, - сказали мы с Дымом, доели и вернулись к работе.
«К чаю, кстати, что-то захвати», - опомнившись, написала я.
Дым смыл краску и с тоской проныл из ванной, что волосы все-такие зеленые. Я пришла оценить масштаб бедствия и долго убеждала его, что это такой светло-каштановый, и с этим можно жить. Не, ну правда, там зеленых полторы пряди, можно как-то аккуратно зачесать…
Ксавье приехал через полчаса с пачкой чокопаев, вафлями и темным шоколадом.
- А чего это у нас такое расточительство, - поинтересовалась я.
- Ну-у, я просто психанул немножко и не контролирую траты.
- Ну правильно, в Питер все равно не едем, - пожала плечами я.
Я отвлеклась от работы, чтобы налить ему суп и положить картошки.
- М-м спасибо, - Ксавье набросился на еду.
В перерыве между переменой блюда он торопливо скинул пиджак.
- А чего ты сегодня такой красивый, кстати? – поддела я.
- Да, преподу одному хотел понравиться. У нас зачет, а у меня…
- Долги, - догадываюсь я, - у вас там вообще все западают на твои красивые глаза?
- Или еще на что-нибудь…красивое, - не удерживается Дым.
- Не твое, вот ты и бесишься.
Мальчишки тут же вступают в вялую перепалку.
- А ну молчать, - врываюсь я, – иначе вы меня сейчас доведете, я озверею, и никому это не понравится. Что у нас сегодня, опять доебов день?
- Ага. Раньше был Юрьев день, а у нас вот – Доебов, - грустно подтверждает Ксавье.
Два минных поля в один день. Просто чудесно.
Возвращаюсь к работе. В наушниках Дыма довольно громко играет «Pardonne moi».
- Вам чаю сделать? – прерывает паузу Ксавье.
- Да, спасибо, солнышко, - отзываюсь я.
Ксавье уходит в магазин, возвращается с горой выпечки и пачкой чая, делает чай, приносит кружки, слойку, блюдца, шоколад и с надеждой заглядывает в глаза.
- Ты чудо, спасибо, - искренне говорю я.
Дым тоже что-то буркает, потом все же присоединяется к чаепитию.
Снова работаем. Ксавье мотыляется по Башне, не зная, чем себя занять. Он уже перечитал контрольные детей Дыма, нашел на постели немецкий журнал с интервью Долана и прочитал с выражением, на крайне хреновом немецком. Нашел старое издание «Овода» и попытался его читать. Скачал на планшет Дыма свою книгу по работе и почитал ее.
-Ребят, может, чаю? – спрашивает он.
- Нет, - хором говорим мы.
Молчание.
- Может, передохнем? Отдых полезен для организма!
- Ксавье, придумай себе какое-нибудь занятие!
Молчание.
- Может, кофе? Какао? Молока? Овсянки? Бутербродов? Погулять? Может, фильм посмотрим?
- Нет!
- Ла-адно, - тянет Ксавье. Заваливается на кровать, тоскливо смотрит на свои узкие брюки.
Молчание.
-А можно мне какого-нибудь шмотья?
- Нет! – По инерции говорит Дым, потом все же теплеет, - возьми на вешалке.
Ксавье переодевается в темно-серую футболку. Валяется на кровати, обнимая плюшевого медведя. Сидит в соцсетях.
- Ребят, может, чаю?..
Ближе к десяти вечера я все же освобождаюсь, и Ксавье радостно скачет вокруг меня, как соскучавший щенок. Мы бесимся на огромной постели, сминая пледы, шутливо кусаемся и заламываем руки. Дым присоединяется к нам на пару минут, но потом все равно возвращается к работе.
Ксавье делает чай, достает сыр, хлеб. Дыму еще далеко до завершения, так что мы вдвоем с Ксавье садимся смотреть «Двух девиц на мели» и есть бутерброды.
В полночь Дым отваливается от экрана с абсолютно невменяемыми глазами, смотрит на часы, тяжело вздыхает и падает на кровать.
Засыпаю в коконе их мыслеобразов и думаю о том, чей сон мне приснится сегодня. От Дыма, справа, пахнет шампунем и отдушкой от краски. От Ксавье, слева, густым тоном пачули – запах свежей земли, не понимаю, что он в нем находит, но запоминается на раз.
Из окна бьет рыжий свет фонаря, и постепенно в комнате становится совсем светло. Мне снится какое-то нечеловеческое существо, которое нависает надо мной в полумраке Башни. Оно приближается, на ходу сменяя облики, пока не становится Роуг.
- Мы бы охуенно заметили вместе, - говорю я, - но ты слишком хороша для меня. К тому же я не могу предать Кори, он мой друг, а ты его женщина.
Существо меняется в лице – в прямом смысле – и становится кем-то отдаленно знакомым, тоже девушкой, косплеершей из Москвы.
- Ну вот, другое дело, - радостно говорю я, - иди сюда. Жаль, ты не настоящее, в реале мы бы зажгли так, что от этого места в земле осталась бы лишь оплавленная воронка.
Она (оно?) наваливается на меня, предельно сексуальное и предельно опасное, и мне от всего этого так весело, но оно смыкает руки на моих запястьях, и становится слишком похожим на Дока.
- С тобой чудесно, - убеждаю я, - но че-то ну его нахер.
И просыпаюсь.
Уже утро. На кухне гремят чашками мальчишки. Отвратительно бодрый голос Ксавье то повышается до нормальной громкости, то («через возмущенное: «Не буди Лекси!») вновь падает до шепота.
Утро Башни.
- Не обнимайся, я с мороза пришла! Ну правда, я холодная, вот, чувствуешь?
Дым шипит под моими пальцами, спина у него горячая, как печка.
- И надень, что ли, что-нибудь… а, ты занят. Ну, не буду отвлекать.
Сегодня его нагота какая-то ослепляющая. Открыв мне дверь, он возвращается к своей йоге. На нем – нижнее белье, трогательные вязаные носочки, на голове – пакет.
Доёбов день
Дым шипит под моими пальцами, спина у него горячая, как печка.
- И надень, что ли, что-нибудь… а, ты занят. Ну, не буду отвлекать.
Сегодня его нагота какая-то ослепляющая. Открыв мне дверь, он возвращается к своей йоге. На нем – нижнее белье, трогательные вязаные носочки, на голове – пакет.
Доёбов день