- Ну поговори с ним. Он нам нужен на нашей стороне.
"Я глубоко сожалею о том дне, когда твоя сторона стала нашей", - думаю я, но вслух только ною:
- Почему-у я?! У меня были планы на вечер.
И вообще, у меня нога болит. Я нечеловечески хромаю. Я сейчас самый жалобный пингвин на свете.
- Потому что он лучший транслятор в городе. Вот его номер, он завтра свободен после семи. Он супер-мрачный, не идет на контакт и отказывается обсуждать в онлайне. Встреться с ним. Подружись с ним. Добейся от него брифа и сколько денег он за все это хочет.
"Ненавижу звонки. Ненавижу вечерние внеплановые перемещения".
- Здравствуйте, Игорь. Мне нужно завтра с вами встретиться. Это по поводу трансляции. Да, вам звонили. Я бы хотела обсудить условия.
Голос с той стороны не супер-мрачный. Нормальный такой голос. Заебанный, может, слегка.
- Завтра в семь я буду на крыше над "Reформой", знаете, где это? У вас будет минут десять.
- Крыша с Бэтменом? У меня есть ключ от нижней двери.
- Значит, увидимся, - говорит он, как будто не удивленный. Типа у каждой мимопроходящей журналистки есть ключ от этой двери. Эх, я надеялась от этого танцевать на доверие. Ну ладно же.

С моей ногой будет отдельным квестом вскарабкаться на эту крышу. Бедный я уставший заебанный пингвин. Померяемся завтра кругами под глазами. Я на эту крышу мечтала попасть с полгода.

До этого точкой притяжения были башни-близнецы с вертолетной площадкой на крыше одной из них. Меня туда тянуло как магнитом. Я прожила в том районе пять лет и ходила к кованому забору смотреть снизу вверх и облизываться. Каждый день невозмутимый пожилой мужчина с очень прямой спиной выгуливал вдоль забора двух мрачных псов породы хаски. Однажды в сети мелькнуло объявление о том, что верхний этаж с вертолетной площадкой сдается в аренду. Мы с Катриш еще тогда были влюблены в идею открыть там пространство, но помещение, конечно же, быстро перехватили, наверняка в частные руки. Постепенно я научилась игнорировать зов башни и демонстративно отворачивалась, болтая с ребятами на крыльце гей-клуба напротив. Но жизнь упорно возвращала меня в этот район, подкидывая ключи, которыми я, похоже, так и не научилась открывать нужные двери.

Секрет успеха в стиле Ксавье: пропади на год, потом появись и делай вид, что так и было задумано.
читать дальше

В карантине мои волосы отрасли и сопротивляются красной краске, так что я цветная, но пятнами. Я наловчилась завязывать их в высокий пучок, и недавно, проходя мимо зеркала, вспомнила вдруг одно раннее утро в Башне: Ксавье собирает учебники после бессонной ночи и, наблюдая за моими попытками соорудить что-то на голове, заявляет, мол, купи квадратные очки и закалывай волосы в пучок, будешь прямо хищница и владеть миром.

Ну что, очки у меня уже месяца три как, правда, круглые, а в остальном точно так, где там моя мировая власть?

И раз уж мы заговорили о предсказаниях неслучившегося будущего, мог ли ты предполагать, Ксавье, как нас раскидает за эти три года? Как будет рассыпаться Башня - но медленно, будто и незаметно. Одну из нас заберут силой, увезут в далекую станицу в стороне от путей сообщения (в тот день мы должны были встретиться, но мне даже не дадут увидеть ее в последний раз, проводить до вагона, сказать что-то неважное. Роуг... Конрад, должна ли я была сражаться за тебя против твоей семьи? В любом случае, прости).

Один из нас замкнется в Башне своего одиночества.

Мари будет бесноваться, постепенно отталкивая от себя тех, кому еще удавалось любить ее.

Я проведу месяц лета у дверей психушки: буду каждый день выцарапывать одного нашего из серых стен, не давать врастать, тащить гулять, за кофе, за сигаретами, смотреть закаты над куполом больницы напротив, играть в покер на скамейке.

Ты будешь в Петербурге, Ксавье, и устроишься, кажется, неплохо. Будешь помогать людям и, может, себе.

Одна из нас будет мертва. Стоя над ее гробом, я буду петь госпел о том, что надо продержаться еще немного, и все будет хорошо. Рука ее последней девушки в моих ладонях будет становиться холоднее льда, а потом гореть пламенем, но я смогу не отпустить.

И каждую неделю я на кушетке у Айвена: док, я не справляюсь. А вокруг твои вещи, назойливые напоминания о тебе.
Сил будет еще меньше, чем прежде. И теперь - без Башни за спиной и в безвременьи. Та, что будет мертва, придет один раз в сны, теперь вместо Конрад, и пошлет что-то восхитительное и важное, так, что не захочется просыпаться.

Жить придется какое-то время только для того, чтобы было что противопоставить смерти. На большее не хватает сил. Говоришь себе, что нужно продержаться немного, еще совсем немного, и все будет хорошо.
Идешь в первую парикмахерскую, открывшуюся в этом полукарантинном беспорядке, и обрезаешь волосы. Заберите кто-нибудь эту власть над миром уже, а.

А всё продолжает совпадать. Всё опять оказывается связанным непостижимым и нерушимым образом. Бросаться в глаза, как твои вещи на комоде в комнате Айвена. И что с этим делать? Не получится уклониться, закрыть глаза, не замечать. И что я с этим буду делать?

Приснился тихий вермонтский сентябрь. Клены еще зелены, но ветер уже не так приветлив. Я возле дома Дона, поднимаюсь по ступенькам и оказываюсь в полутемной гостиной, полной книг. Надеюсь найти внутри молодого художника, его компаньона, но на меня вдруг налетает горящая энтузиазмом девушка с короткими обесцвеченными волосами, выкрашенными в розовый и зеленый. Что-то щебечет, тянет меня в соседнюю комнату. Это крошечная мастерская, заваленная набросками, чертежами, витражами и паяльниками для них. Солнечный свет льется через полукруглое окно. Один рисунок привлекает мое внимание, он похож на наброски Джойс к книге - несколько параллельных линий и контурный цветок лотоса.
Сны о Вермонте
- Нет, нет, - качает головой девушка, натягивает синие перчатки, деловито прижимает мою руку к столу и достает тату-машинку, - я уже все придумала.
- А спросить мое мнение? - возмущаюсь я, - и вообще, это мой первый ра-а-ау!
Чего там кто сказал, что во сне не чувствуется боль?
В дверях появляется Джесси - босой, в прикольных драных джинсах и с бутылкой крафтового пивка. Подмигивает мне, одобрительно кивает своей ассистентке, которая усердно мурыжит моё левое предплечье, и расслабленно опирается на косяк.
- Джесси, она меня мучает, - жалуюсь я, - тебе должно быть совестно!
- Солидарен, - лаконично отвечает он.
- С кем из нас?
Джесси ухмыляется и пьет.
- Передай моим, что я люблю их, - говорю я, - даже если они не были искренними по этому поводу.
- Сама скажешь.
- Ты же знаешь, мне сюда не вернуться.
- Не знаю.
- Это ты можешь нарушать законы направо и налево! Так, все, хватит, отпусти!
- Ну еще минутку. - Канючит девушка, удерживая мою руку. - Дай красоту навести!
И начинает выводить вензеля к уже готовой надписи. Я бросаю взгляд на татуировку. Хипстерски-крупные черные буквы: "Fake art"

Музыка стала языком намеков еще в ноябре.Точнее, всегда была, но вдруг стала чувствоваться иначе.
Нечеловечески идеальная геометрия Вашингтона под бодрый хип-хоп и Ok Go на повторе
Пылающие кленовые аллеи Вермонта и песни The Police и Pink Floyd в машине моих хостов - язык, который позволял общаться на ином уровне
Электронная ярость Depeche Mode, которая ложилась на некстати пришедшее вдохновение
Hold on, Hold on just a little while longer для дня рождения, на котором все пошло не так
Акустика Флоренс как укрытие вдали от дома, мое прибежище во вспышках дереализации
Музыка беспощадно разрисованных поездов в оживающих перед глазами гетто Восточного Берлина, Дэвид Боуи в дымных клубах, пара, танцующая буги-вуги под Kings of Leon, Юрий Шевчук в четыре утра по возвращении. Ледяное пение бетона и стали еврейского мемориала.
Hozier для весны, наполненной потерями, - но плана нет, ведь Мак объяснила, что однажды снова наступит тьма. Muse для борьбы за свободу
И Флоренс, снова Флоренс, желание запечатлеть слова на теле. Швейцарская пиратская радиостанция в моей версии Кафе Ино, в котором снова и снова крутят ее песни. Wir kriegen euch alle

Зачем упрощать жизнь, когда можно усложнять?
Светские беседы на запрещенных мероприятиях
.Через третьи руки, пятые-десятые телеграммовские чаты узнаю о месте встречи, скидываю своим и мчу туда. Секретные показы запрещенного кина в пафосном кинотеатре в центре города - это как вообще. Ну и, честно говоря, было бы что запрещать - но зачем упрощать жизнь, когда можно усложнять? Я опаздываю, поэтому пролетаю с быстрыми улыбками и кивками мимо всех знакомых и забиваюсь в уголок второго ряда. Еще не расстегнула пальто, как тут же откуда не возьмись материализуется Скептик и начинает яростно меня фотографировать. Вот так надевай красивые новые платья на запрещенные показы, хрен тебя кто в них запечатлеет, будешь на фото сидеть в пальте, как удод. Грожу Скептику пальцем, он ухмыляется и исчезает.

Скептик козлит, как обычно. Критикует съемки фильма на общем обсуждении, критикует трансляцию Дэна, который кружит по залу с ручным штативом, презрительно фыркает, когда я прошу сфотографировать меня с неуловимой девицей Л.
- Ну Ске-ептик, - тяну я, - как иначе мне кто-то поверит, что она вообще существует? Смотри, я поймала неуловимую Л. и держу ее, фоткай скорее, я проснусь знаменитой.

Л. еще сильнее похудела, кажется совсем бесплотной, ее плечо растворяется под моими пальцами, и она выскальзывает на улицу - курить.
Я остаюсь посветить лицом и пообщаться с приятными мне людьми. Адвокат Гол-ков появляется передо мной, сияя непробиваемым хриплым обаянием и серьгой в ухе, протягиваю ладонь для рукопожатия, но он тут же обнимает меня, и мы заводим подобие светской беседы.
- Какая неизменная радость видеть вас, господин адвокат.
- О, это взаимно.
- Как ваша докторская? Вы говорили, что поедете защищать докторскую... ах, не докторскую, а доктора! И как там доктор, остался жив?
- Простите меня, любезная, я на минуту, - и уходит с каким-то высоким мужчиной. Вот зачем я спрашиваю о делах?

Поверх хорошеньких головок женщин в красных платьях замечаю неизменную улыбку моего американского патрона и пробиваюсь в его сторону.
- Господин Советник, рада встрече.
- Ах, это вы, моя дорогая Импульс, - энергично жмет мою руку, сияет искусственно-радушной улыбкой, чистый американец, - ну что же, вы не останавливаетесь на достигнутом?
- Никак нет, господин Советник, только что вернулась из Берлина, есть определенные перспективы. О, рада представить вас друг другу, познакомьтесь с моим мужем.
Они тоже жмут друг другу руки, и Советник наклоняется ближе к нему, подмигивает:
- Берегите вашу жену, пожалуйста, пока не придет время. Это имеет определенную важность.
Фыркаю, совсем как Скептик. Нет, ну нормально?! Я не мешаю вашим планам? Я тут немного поживу свою жизнь, ничего?
На улице обнаруживаю девицу Л. с ее человеком, болтая каждый о своем, вчетвером доходим до центра и расходимся по своим остановкам. Интересный вечер, во всех смыслах.

То, что произошло в Берлине, не может остаться в Берлине.
читать дальше

Я горю неделю за неделей, тщетно пытаясь присесть кому-то на уши не просто с пересказыванием произошедшего, а с выворачиванием себя наизнанку и заворачиванием обратно, иначе я просто не представляю, как мне дальше жить эту жизнь. Но людям не очень приятно, когда я при них блюю предложениями, и я шатаюсь, неприкаянная душа, пока не оказываюсь на прощальной вечеринке Ксавье.

Умер ловит меня за руку, пока я привычно кручусь на кухне в своей неизменной ипостаси, и ему хватает только одного внимательного взгляда.
- Как только у нас будут эти несколько часов, - отвечает он на мой невысказанный вопрос, - я хочу услышать все. Правда.

Подходящий шанс подворачивается только через десять дней, после очаровательного Дня рождения Олечки. Два ведерка довольно крепкого кофе, вишневый пирог (как в "Твин Пиксе", - восторгается Дым), моя новая внешность, новая картинная галерея - или чей-то особняк с витринными окнами, в любом случае, мы пялимся в подсвеченную мастерскую добрых полчаса - поцелуй Кори в тесном закутке у туалета "838", набережная почти очистилась от снега, и мы с Кори и Роуг строим какие-то недалеко идущие планы. В общем, я переполнена впечатлениями, когда мы с мужем и Умером, наконец. вваливаемся в Хламовник. Мое конвенциональное маленькое черное платье летит в угол, Умер тоже избавляется от своей одежды и, когда он поворачивается ко мне спиной, я вижу бесконечно пересекающие друг друга полоски шрамов.

- Тебе было больно?
- Постоянно. И сейчас иногда. Мое тело вечно меня подставляет. Давай не будем говорить обо мне, иначе ты никогда не расскажешь свое.
- У нас есть время до утра?
- Если ты никуда не торопишься. У меня пара редакционных заданий, но это подождет.
- Проклятый журналюга.
- Когда тебе надоест?..

Монамурр уходит спать, и мы можем говорить, прислонившись спинами и переплетая пальцы, меня опять сбоит после всего произошедшего, и мне трудно смотреть в глаза, но Умер не настаивает, к счастью. Присутствует, слушает.

Я выкладываю все. Про маленький хостел напротив кладбища святой Хедвиги, дымные сполохи Golden Bean и музыку Дэвида Боуи, про Даниэля и его джоинты пополам с табаком, и про его мрачно-издевательское: "ты не знаешь этот город. Грязь, мафия и депрессия, ты разложишься здесь, если у тебя нет номера дилера на быстром наборе", теплые губы Таши под моими пальцами, Иерихон, сияющий, как маяк, к которому я тщетно пытаюсь подобраться, когда меня сбоит и я теряю напрочь все ориентиры., про дурацкий этот мост, и как я чуть не утонула в реке самым дурацким образом, про грузовой лифт и приступы дереализации, про эмоциональное обслуживание и существование на периферии, и как быть изгоем снова, про обещание в аэропорту Шёненфельд, и как я его сдержала.

Я говорю, и он понимает меня так, как если бы я вкладывала эти воспоминания прямо ему в голову. Он - единственный, кто меня понимает. Звучит пафосно, а что поделать. Являюсь ли я таким человеком для него?
Я говорю, а когда выдыхаюсь и пытаюсь подняться, меня вдруг ведет куда-то вбок, и в глазах темнеет.

Умер ловит меня, тыкает в мой браслет и смотрит данные пульса.
- Тахикардия, так я и думал. Если пульс поднимется еще на 10 - и я вызову скорую, с сердцем такие шутки не прокатывают.
- Не надо скорую, - слабо молю я, - скорая - для серьезных случаев, а не для глупой девочки, которая не умеет считать чашки кофе.
- Хорошо, - тут же соглашается Умер, - давай, приходи в себя.
Пульс возвращается в норму уже через минуту, но я все еще чувствую себя погано. Но я чувствую себя наконец-то свободной - хотя бы на время - от необходимости говорить обо всем этом. Мы расходимся спать. Небо заливает мягким сиреневым. Шесть утра.

Обряд прощания славянки проходит в лучших традициях. Отстранено наблюдать даже интереснее.
Такая пустота образовалась - даже не знаю, что мне туда положить, Ксавье.
Все уходят, и ты вали, пожалуйста, побыстрее.

Nobody gets what they want anymore
Дни пошли все сумасшедшие - весна. В темной прихожей сую ноги в разные сапоги, а замечаю только на вокзале, когда начинаю хромать сильнее обычного и металлически стучу одним каблуком. Сначала думаю о том, что где-то на Иерихоне набойку посеяла, а оно вон как. Захожу в здание вокзала - никого из наших, и только шепот над самым ухом:
- Эс-с-си.
Поднимаю голову. Так и есть, угрелись наверху, голубки. Странная компания собралась тебя проводить. Никого из первых, кроме меня. Мари словила социофобушку, Ольга работу, Дым долго раздумывал, потом послал мне сообщение, что-то вроде: "ты скажи ему, может, у него будет наконец-то новая жизнь, а не вот это все". Опять я ретранслятор. Даже уже не удивляюсь. Иерихон и вообще весь Берлин меня вскрыл, как консервную банку, и как мне теперь с этим дальше?

Поднимаюсь наверх к парням, рассеянно обнимаемся. Они приехали еще полчаса назад. Кто-то настолько плохо знает Ксавье или все же дает ему последний шанс? До отправления поезда, по его сообщению, минут двадцать.
- Да позвоните ему уже, - раздосадованно ворчу я.
Ксавье хрипло шипит в трубку, что он уже на платформе, и что он ошибся - до отправления поезда семь минут.

В череде объятий я успеваю только коснуться его плеча, провести вверх по стриженному затылку и снова пообещать, что приеду. Он на краткий момент кажется похожим на себя прежнего. На самого прежнего - мальчика с монохромной бледностью и распахнутыми черными глазами, которого я вытащила из лаборатории в первый теплый день весны. На мальчика, который знал санскрит, с которым мы тянули мантры, лежа на прогретом склоне под солнцем. На того Ксавье, который все делал через край - целовался, пел, ненавидел. На того Ксавье, который готовил ужин в тесной кухоньке Башни, когда мы пели Блюз для Сент-Экзюпери, и я сказала другому мальчику, его другу, что здесь он в безопасности, и в первый раз прикоснулась к его волосам.

Ксавье втаскивает на подножку свои чемоданы и не смотрит ни на кого. Мне хочется сказать ему кучу всего - что его записи я не трогала, как он и просил, запихнула всю сумку в шкаф. И чтобы он был осторожен. И что для экстренной помощи есть в том городе один парень, его зовут Кай, он из Братства, он поможет, ну да ты и так знаешь, ты береги только себя, что ли. Для каких-то других, которые у тебя теперь будут, для новой твоей жизни, и уезжай уже, не трави душу.

Оставшись на перроне, мы находим его окно и долго, сладострастно тычем в него средние пальцы. Вечеринка бывших, - вспоминаю я наше с Умером определение. Бывших друзей, бывших врагов, бывших любовников. Объединенные теперь тем, что выброшены из его жизни. Мы переглядываемся.
- Надо выпить, - первым решается Олег.
- Я домой, - тут же откалывется Окса, - мне завтра утром снова сюда, встречать еще одну потерю потерь.
- Я тоже поеду, - говорю я. Я всегда отказываюсь от веселья.

Долго еду домой в дурацких своих разных сапогах. Все по-дурацки получилось. И жили по-дурацки, и разошлись по-дурацки. Ветер все никак не теплеет, хотя безумие уже разливается в воздухе. Весна.

Башня лежит в руинах. Космос затеяла ремонт, и теперь в воздухе летает неоседающая строительная пыль.
Мари всего лишь попросила мальчиков отколоть плитку в ванной.
Начали в четыре, а я приехала около шести с маленьким чемоданчиком и большими планами.
Олег не знал пощады, но пару разрисованных плиточек с летучими мышами Мари все же вытащила из-под обломков.
50 оттенков Олега
- Повесим в рамку как раритет, - предложила я и заглянула в ванную.
Моим глазам предстала потрясающая картина. В чугунной ванне на груде строительного мусора стоял Олег с топором в руках, с шарфом на лице и горящим взором.
- Здравствуй, Олег, - осторожно сказала я.
Он радостно махнул в мою сторону топором и попытался перелезть через разбитую плитку. В ванной что-то загрохотало.
- Вы тут, наверное, устали, - тут же сориентировалась я, прикрывая дверь, - пойду добуду что-нибудь на ужин.
- Нужны мешки, - патетически воскликнула Мари.
- Кто был убит?
- Пли-итка!
- Я пойду с тобой, - тут же сказал Умер, - будем добывать мешки.
Добывать мешки, ну да. В семь вечера. В воскресенье.
Для начала мы накупили гору еды, десять минут препирались из-за сыра, но все это время Умер не переставал комфортить меня, утверждая, что у меня очень замороченное лицо. Потом встали на перекрестке и глубоко задумались. Шел мелкий снег.
- Сканируй, - милостиво предложила я Умеру. За время обитания здесь я уже успела оценить коварство района, где, например, было шесть аптек в пешей доступности, три пекарни, пять продуктовых, но все закрывались в 22.
- Строительный магазин, - задумчиво сказал Умер, - в двух остановках отсюда.
- Воскресенье, - напомнила я.
- Рыболовный?
- Хм.
- Ну тогда не знаю.
- Есть предложение вместо мешков взять коробки.
- Идея.
Мы пошли в пекарню, где чудесная продавщица объяснила нам, на служебке какого магазина лежат коробки.
- Где-то там, - махнула она рукой, - я видела, как по утрам их грузовик загружает. Как насчет булочек с корицей?
- Мне три, - тут же среагировал Умер.
А потом мы отправились на задворки магазина и натырили коробок из таких металлических приемников в сеткой. Для меня это было бы проблемой, они выше моего роста, а двухметровый Умер просто привстал на носочки и достал их сверху.

В Башне я приготовила ужин и накормила всех, Мари задумчиво высказала мысль о том, что было бы здорово летом махнуть на Кипр.
- Кипр? - тут же оживился мой муж, - супер, давайте поедем!
Ура. Строить новые планы. Ву-ху.
Часов до десяти мы играли в Имаджинариум и ели булки, потом народ засобирался домой, а мы с Умером решили остаться в Башне ночевать, потому что я обещала показать ему "Человека, который упал на Землю". Вместе с нами выразил желание остаться Олег.
Мы попытались на троих разыграть еще одну партию Имаджинариума, но словили приступ коллективной телепатии и вскоре перестали.
Дэвид Боуи Олега не восхищал, поэтому по большей части он курил на балконе или дремал, пока мы с Умером наперебой орали: "Какой кошмар! Не доверяй этой сволоте, Ньютон!"

В два часа ночи испили чаю, Олег в приступе трудовой жажды посбивал сосульки с крыши. Потом они оба решили показать мне "По ту сторону изгороди", и следующие два часа мы дружно умилялись с сюжета.

Ложились, как водится, в пять. В потьмах я непреднамеренно извлекла из кладовки бдсмное одеяло. То, которое самое синтетическое и зверски бьется током. Первый разряд я тут же ненароком метнула в Олега.
- Прикольно, - сказал Олег, потер одеяло и попытался осыпать меня искрами, но у него что-то не задалось. Остаток ночи я иногда в полусне ловила его на том, что он складывает пальцы щепотью и пытается ткнуть в мои надодеяльные части тела.
На Умера напала сонная болтливость, и он разглагольствовал, уткнувшись макушкой мне в плечо.
- Так вот, с уравнением Шредингера вышла забавная фигня. Значит, он обобщил...
- Я сейчас кого-то обобщу, - злобно ответствовал Олег, - и умножу на ноль.
- Мальчики, не ссорьтесь, - предлагала я, на этот раз разумно заняв позицию между ними, чтобы эти монстры не отнимали общее одеяло.
Через часок перепалок, кажется, мы все же отрубились.

Утром Олег проснулся раньше всех и бесчеловечно разбудил нас потоком воды из пульверизатора. Побегали, погромили Башню и Олега. Утро провели весело, сгружая в коробки строительный мусор и отволакивая на помойку, потом все же пошли в строительный и купили мешки.

И вот этот Олег. Работоспособный как черт, с энтузиазмом встревающий в драки и разборки и, кажется, не представляющий пределы болевого порога, пишет мне жалобное сообщение, что он стопудов потеряется на вокзале и ему очень страшно. В половине двенадцатого ночи. И будет очень страдать.
Ну хули, беру паспорт и шокер, еду к нему, уворачиваясь от злобных соседских собак, приезжаю на вокзал, беру его за руку и отвожу в вагон.
- Бр, - задумчиво говорит Олег, - здесь всегда так жутко?
- Только не говори мне, что никогда не ездил на плацкарте, - удивляюсь я.
- И странно пахнет. И тесно. И... ребенок?
- Так, ну ладно, я пошла. Наслаждайся нутряной Россией. Счастливо вам потусить с Ксавье, - я выпрыгиваю из вагона и машу ему. Поезд трогается.

Я люблю планировать путешествия. Сидеть и составлять сложные маршруты, просчитывая вероятности - это прямо мое. При этом до реализации мой план может так и не дойти, но меня это мало парит, мне доставляет удовольствие сама возможность сесть и сосредоточенно просчитать разные варианты.
Ну вот, скажем, планирование летней поездки.
Я: так, я нашла одного парня, он дал мне координаты одного мужика, значит мы летим до Владикавказа и звоним этому мужику, говорим, что мы от того парня, он переправляет нас через границу, профит.
Лин: а есть какой-то менее сложный план?
Я: ну-у... есть автобус... но давайте его как будто нет?

Это у меня от мамы, наверное.
Мама (собираясь в Италию через Германию летом): но если, к примеру, через Мюнхен, то там есть такой бывший военный аэродром, до него буквально двести километров, может, Маркус меня подбросит...
Я (собираясь в Германию зимой): умираю как хочу попасть на концерт моей богини. Так, если взять скоростной поезд из Берлина и выйти на станции в Кёльне, а оттуда позвонить Маркусу...
Мама: давай ты не будешь заниматься глупостями.
Я: так, я че-то не поняла, тебе можно шататься по полузаброшенным военным аэродромам с Маркусом, а мне типа нельзя в тихий-мирный Кёльн?! Смотри, я уже все просчитала, оттуда я могу вылететь в Санкт-Петербург, и если все проверну успешно, меня даже не депортируют!
Мама (вздыхает).

Умер - забавное существо, тоскливо сообщает, что не сможет приехать еще месяц, а потом начинает заваливаться ко мне через день, потому что у него тут врач, собеседование для Первого городского канала, экзамены, доебаться до Ксавье и еще какие-то важные дела.
про журналистов и тех, кто ими притворяется
В очередной понедельник он звонит мне и спрашивает, не буду ли я столь любезна. Я буду.
- Ну, они тебя взяли?- с порога спрашиваю я.
- С-стажировка, - хрипит запыхавшийся Умер.
- На колени, - немедленно командую я, - тапочки в зубы и ползи. У, проклятый журналюга, как давно я мечтала навалять кому-нибудь из вашей братии.
- Сама-то... - начинает Умер, но благоразумно затыкается, - Лекс, ну не злись, я тебе козинаков принес.
- О-о, поганые репортерское отродье с Первого городского! - продолжаю кипеть я, - Нет тебе снисхождения! Ужинать будешь? Как все прошло?
- Ездили в этот гребаный лес. Их спортивный комментатор совсем неспортивный. Мне не дадут колонку "общество" - пока дали только спорт. Ненавижу спорт. Я упал со склона и у меня что-то хрустнуло в колене.
- Дай посмотрю, - тут же забеспокоилась я.
- Да не стоит, я в порядке, - отмахивается Умер, но глаза его светятся благодарностью. Я делаю ему бутерброд и подвигаю тарелку с ужином.
- А как другие журналисты?
- Здравые ребята, - коротко характеризует он.
- Здравые - а такую дичь творят. Как им не стыдно?
- Им стыдно.
- Ну-ну. Обещай, что вотрешься к ним в доверие, а потом обольешь их здание бензином и подожжешь нахрен.
- Идея хорошая, но я пока подумаю. Мне нужны их деньги. Лекс, мне правда нужна эта работа!
Я только вздыхаю. По моему мнению, на свете есть много других работ. Мы опять полночи разговариваем - о Хайнлайне, Мураками, о Ксавье (я жалуюсь на жизнь), о Принце (Умер жалуется мне), о дне рождения Мари и грядущих планах. Расходимся во втором часу ночи, а в в восемь звонит Умеров будильник.
- Гребаная стажировка, - стенаю я, как будто это мне надо в -20 тащиться наружу, - гребаное все. Не буди меня, я сплю. Поешь то, что найдешь в холодильнике, а уходя - захлопни за собой дверь.
- Не, мне скучно, - отзывается не менее сонный Умер, - я буду торчать в твоей спальне и будить тебя.
- Хоть кофе тогда сделай.