Сны в последнее время снятся осознанные, аж приятно. Самое забавное, что мне снится сон, в котором я что-то вижу и вспоминаю, что об этом сон у меня уже был.

Два сна об Италии
Вчера снилась Флоренция. Будто бы я возвращаюсь из какой-то командировки на самолете, и подруга-журналистка подбивает меня во время стыковки выйти в город. Это, видимо, интерпретация реальности, в которой у Скептика была шенгенка и он вышел во Франкфурте прогуляться, а у меня не было (черт, про Скептика, Франкфурт, горы на границе с Канадой и озеро надо вообще отдельно рассказывать, об этом потом).
Вот, в общем, сон, в котором мы с журналисткой выходим из аэропорта во Флоренции и вскоре оказываемся в центре города. У нас есть буквально пара часов, чтобы вдохнуть город.
- Летом сюда поеду, - мечтает она, - вот тогда и оттянусь. Никогда прежде тут не была.
Я только вздыхаю, мне Италия летом не светит.
На большом мосту полно торговцев, мы даже покупаем стаканчик фруктовых долек за пару евро. Журналистка просит подождать ее и исчезает за какими-то внушительного вида железными воротами, а я стою и рассматриваю парковочные столбики перед ним, пока не понимаю, что они все расписаны протестными граффити. На русском притом языке.
Журналистка возвращается, мы переходим мост и бредем дальше по улице.
- Сейчас тут станция будет, - говорю я, - называется как-то вроде... - и дальше мой язык с легкостью воспроизводит какое-то итальянское название.
- Откуда ты знаешь? - удивляется она.
- Мне это раньше снилось.
Действительно, мы подходим к стеклянному павильону, и это оказывается станция с точно таким названием, откуда аэроэкспресс в виде открытой повозки на солнечных батареях споро мчит нас в аэропорт. Где я понимаю, что мне никак туда не попасть, потому что у меня не продлена шенгенская виза. Приходится просыпаться.

Следующей ночью мне снится Роуг. Она возникает в темной пустоте моей полубессонницы.
- Ты чего? - Говорю я.
- Скучно что-то, - отвечает, - наколдуй мне чего-нибудь.
Ну я и колдую. Мы оказываемся в рейсовом автобусе. За окном - снова Италия, северная ее часть (это я откуда-то знаю), маленькие поселения, красные крыши утопают в зелени, вот это все.
- Добро, - радуется Роуг, пристраивает в проходе маленький синий чемоданчик и с интересом всматривается в окно поверх моего плеча.
Мы долго петляем по серпантину, а потом въезжаем в маленький городишко. На окраине я вдруг ловлю взглядом конструкцию, напоминающую водонапорную башню. На ней - огромное граффити в виде цветка мака, чуть выцветшее, но все равно привлекающее взгляд.
- Смотри, - говорю я.
- Да, красота.
- Я его уже где-то видела, - уверенно говорю я, - только не помню, где. Может, приснилось.
- Давай здесь тогда выйдем и посмотрим, - предлагает она.
Мы подъезжаем к автостанции и сходим с автобуса. На пятачке перед станцией торгуют фруктами.
- О, грейпфруты, - радуется Роуг, - давай купим.
Я всматриваюсь в ценники.
- Какой ужас! Пятнадцать долларов за килограмм! - и бодро пересчитываю в рубли по курсу 65.
- Почему доллары-то? - Резонно интересуется Роуг, - Италия же.
- Не знаю.
- Купи, а?
- У тебя деньги есть?
- Нет, а у тебя?
- И у меня.
- Жа-алко, - тянет Роуг, - ну тогда поехали дальше.
Вскоре подъезжает еще один автобус, и мы загружаемся внутрь. Я замечаю, что Роуг забыла на остановке свой чемоданчик, и забрасываю его внутрь. Мы снова куда-то едем, теперь Роуг у окна.
- Ты багаж свой забыла, - говорю я, показывая на чемодан.
- Не, это не мой, - открещивается она.
- Упс... А чей же тогда?..
От неловкости приходится просыпаться, тем более, строители за окном уже тоже проснулись и настраивают виброплиту, так что на кровати меня буквально подкидывает.

Ксавье опять переезжает. Вернее, уже переехал, и даже иногда зовет на новоселье.
Башня вновь лишилась Хранителя и стоит теперь пустая - перед самыми праздниками. Я пару раз заикаюсь о возможности что-то там замутить, но потом сдаюсь и принимаю предложение Кори. Они с Роуг устраивают тихий милый праздник в своем новом жилище. Оттуда здорово будет смотреть салюты, весь центр как на ладони.
Со стены гостиной в Башне пропадают фотографии - то по одной, а то сразу по несколько. Я это не комментирую.

чужие рубашки, взгляды и встречи
Ксавье приезжает помочь с уборкой - мы все-таки разбомбили диван в одну из последних встреч, еще надо бы перестирать вещи, наточить ножи и все такое прочее. Во время уборки откуда-то из кладовой выпадает пакет с двумя рубашками - алой и черной.
- А, - равнодушно говорит Ксавье, - думал скинуть их в переработку. Понемногу меняю стиль, это уже не мое.
- Фига ты злой, - возмущаюсь я, - отдай.
- Забирай, пожалуйста, - соглашается он, - я понял, тебе просто нравится избавлять меня от одежды.
- Кто бы говорил, - хихикаю я.
Дома я поочередно меряю рубашки. Алая мне великовата, я подворачиваю рукава, потом заворачиваюсь в нее, как в плащ. Она все еще пахнет жасмином, если закрыть глаза, кажется, что Ксавье стоит рядом и смотрит на меня со своей понимающей усмешкой. Он надевал эту рубашку в нашу последнюю хорошую ночь. Отмечали день его рождения, и ночью мы пошли в клуб, они впервые пришли туда как пара, Сапфир на входе выдал им одинаковые браслеты, и мне казалось - все взгляды в эту ночь направлены на нас. В толпе к нам пробился Хаунд - скелет, обтянутый кожей, на одном глазу склерная линза, довольный, как сытый вурдалак - и мы даже немного потанцевали, после чего Хаунд сказал, что для него слишком много открытий за эту короткую ночь, пожелал парням не убить друг друга и свалил.
Хаунд иногда такой проницательный - жуть берет.

***
Я немного опоздала на лекцию, поэтому доброжелательно улыбаюсь, чтобы смягчить это. Вернее, мы с Дымом вдвоем опоздали, потому что было темно, холодно и льдисто, я забыла, как я попала сюда в прошлый раз, и мы немного поплутали. Дым вот никому не улыбается. Смотрит прямо перед собой и молчит.
Ксавье верит в то, что образование может что-то поменять для людей. Сделать их... мирными? Терпимыми? Как либертарианка, я должна бы разделять эти взгляды. Может быть, Ксавье думает, что я пришла сюда сегодня из-за него. А может, нет. Дым касается моего плеча своим, скорее, просто меняет положение, но мне нравится чувствовать тепло его тела. И, в любом случае, мне нравится здесь, среди своих. И еще лекторка.
- Что вы думаете о программах редактирования генома? - Задаю я вопрос.
- Буду называть это евгеникой, пока не увижу своими глазами, - улыбается лекторка.
"Она прекрасна".
Ксавье слегка улыбается, одобрительно кивает головой.

- Было круто, - искренне говорю я, когда после лекции, поочередно обняв всех знакомых и полузнакомых, оказываюсь возле Ксавье, - где ты ее нашел? Она потрясающая.
- Местная, - отвечает он, - из Центра.
- О-ого. Этому городу повезло.
- Будем с ней дальше работать. Надеюсь. У нас есть... точки пересечения.
Да я вижу эти точки пересечения, они у тебя в глазах светятся. Ты просто опять влюблен, друг мой. Тебе везет на роскошных женщин, к которым ты будешь испытывать абсолютно платоническую привязанность.
Ксавье и его подруга Окса раздают всем желающим парням маленькие синие коробочки тестов, Дым тоже берет одну.
- Здрав... - с надеждой начинает Ксавье.
Дым смотрит поверх него с отсутствующим взглядом, и Ксавье сникает.
- Ну, - напряженно говорит он, - какие планы?
Повисает длинная тоскливая пауза. Мальчики делают вид, что незнакомы, а во мне медленно просыпается жажда убийства. Ксавье окликает Окса, которая вызывает такси, и он отвлекается.
- Ну, пошли? - ровно говорит Дым.
И мы уходим.

Давно пора признать, что Ночь Равноденствия - она не для всех. Ну вот когда в истории нам удавались тихие прекрасные неовикканские праздники большой толпой? Вспомнить хотя бы прошлогоднюю Литу! Вспомнить хотя бы, что творилось на Остару!
Нет, я молчу про Йоль и про Самайн, это было другое, с прежней, полустайной полустихийной тусовкой. Но идеальными были маленькие, чарующие, камерные Альбан Эльвед с Мари два года назад и Ламмас прошлым летом. Вот это были чудесные, мирные, полные силы и жизни вехи. А это вот что всё!

Альбань вашу эльведь
Да, это была моя идея, изначально провальная. Я решила разбавить тихим одухотворенным вечером разгульные осенние празднества, начавшиеся еще с приснопамятной поездки на озеро и закончившиеся вечеринкойв стиле 60-х в Башне (о ней позже, о, позже, когда воспоминания об огне на моих губах слегка сгладятся в памяти).

Неделя перед празднеством выдалась бурной (что, впрочем, является моим обычным жизненным состоянием) - я мотылялась между врачами, шипя и хренея от мерзкого ощущения металла в кистях рук, покупала подарки для грядущей далекой поездки (о которой, может, расскажу, а может, нет), хваталась то за работу, то за рукописи, немножко повздорила с Дымом и к концу недели представляла из себя довольно жалкое зрелище.

План был такой - собраться незадолго до заката камерной компанией, старой нашей пятеркой, потому что мы уже тысячу лет не собирались отдельным теснейшим кругом, а затем, через пару часов, встретить остальных. Когда я все же приехала в Башню - сильно заранее, чтобы приготовить поесть, Ксавье раздумчиво крутился по гостиной и явно страдал моральной дилеммой.
- Ну, ты уже поняла. да? - с надеждой спросил он, обнимая меня.
Я уже поняла, да. Он нас избегал. Ему с нами больше не хотелось. А чего ему хотелось, он и сам не знал. Под любыми предлогами он исчезал из Башни - ехал к Алану, или в институт, или в библиотеку, или к этому странному Айвену, или к черту лысому, лишь бы с нами не пересекаться. Все злились. Я же считала такой тип поведения привычным для людей нашего круга - год назад такие штучки постоянно проделывала Мари ("потому что она знает, что себя не контролирует, а Ксавье себя контролирует, но нарочно козлит", - терпеливо объяснял мне Дым, когда я указывала на это).

Наверное, он ждал от меня какого-то - приказа, что ли? - чтобы я твердо сказала: останься, ты нам нужен. Но я думала: эй, какого черта, я уже давила на него прежде, и ничего хорошего из этого не вышло, зачем начинать это снова сейчас? В общем, да, mea culpa, я его не удерживала - возилась на кухне, сооружая кондитерское безобразие под названием "Круговорот года" - а он, видимо, ждал, что я буду упрашивать его провести этот вечер вместе.

- Ну, я поехал? - Наконец, сказал Ксавье, и в его голосе звучало "останови меня".
- Пока, - равнодушно пробормотала я. Все еще не теряла надежды, что однажды он научиться принимать ответственность за свои решения.

Итак, Ксавье уехал - кажется, все-таки к Айвену (когда-нибудь я, возможно, пойму суть их странной дружбы). Это дьявольски всех расстроило, вечер прошел как-то скомкано, я вообще большую часть времени провалялась в углу кровати, осоловев от кровопотери и лекарств, а Олег использовал мое плечо как подголовник, за весь вечер лишь пару раз оторвавшись от губ Кида - чтобы поздороваться и запихнуть в себя немного еды.

Была, впрочем, одна волшебная вещь - к полуночи Мари поманила меня и Ольгу на балкон под лозунгом "только для девочек" (остальные немедленно прилипли к окну с той стороны). На балконе мы разожгли свечи, вознесли полагающуюся честь огню, символически сожгли листочки с перечисленными неприятностями прошедшего года и написали по маленькому пожеланию на грядущий. Его мы также сожгли, и пепел втерли в запястья. Мое начало действовать минут через пятнадцать - Огненная Мать милостива ко мне в этом лунном цикле, не иначе.

Да, это было, но в целом все расстроились из-за отсутствия нашего Старого-Нового Хранителя.

И еще Дым. Может, тоже повинуясь желаниям Огненной Матери, неосторожно выпущенной моим обрядом, после продолжительной беседы с Ксавье Дым объявил, что отныне на этом все.
- Никого не осталось, - сказал он мне, наклонившись поближе на шумном фудкорте, - Мой круг Башни - ты да я. Больше никакого Ксавье. Никакой "воображаемой любви". Я устал пытаться его понять. Я не могу больше пытаться считать его другом.
И на этот раз я почему-то согласилась. К счастью, он не потребовал от меня таких же широких смертеподобных жестов вроде "выбирай, или он, или я". Хоть чего-то я смогла добиться от мальчиков - никогда не загонять меня в этот угол.

Теперь Дым исходит ядом при любом упоминании Ксавье, но обещает мне, что однажды это закончится. Это почти смешно. В город приезжает наш старый знакомый Макс, мы втроем отправляемся гулять, и полтора часа из трех Дым плюется ядом, как королевская кобра, припоминая старые терки с Ксавье, а когда кто-то из нас указывает ему на это, начинает зловеще фыркать, пока мы заливаемся смехом.

Словесная эквилибристика моих друзей - предмет моей нежной любви.

читать дальше
Умер накануне ночью грустно и тяжело жаловался мне на жизнь в переписке. Не на жизнь в целом, а на жизнь с Принцем. Они в итоге разъехались, но произошедшее оставило в душе Умера суровую незаживающую вавку. В час ночи я извинилась, призналась, что умираю как хочу спать и вырубилась. Утром общение продолжили.
Умер: ты чего так рано встала?
Я: так у меня теперь режим. Режим сна, режим дня, режим жря.
Умер: это из-за твоей анемии?
Я: угум.
Умер: Фео сказал, что ты скоро поправишься. Я знаю, ты переживешь всех долгожителей с планеты Нибиру.
Я: он, должно быть, прав.
Умер: Фео - просто лапушка.
Я: точно. Жаль, что он не ставит капельницы.
Умер: Принц ставит.
Я: нет, спасибо.
Умер: ну да, сомнительная идея.
Я: учитывая, что мое лекарство в чистом виде вызывает некроз тканей, если попадает под кожу, а в случае экстренного введения нужно иметь при себе реанимационный набор. Так что неудивительно, что Фео не хочет рисковать. Фео - человеколюб.
Умер: и патологоанатом.
Я: и патологоанатом.
Умер: патологоанатомномном.
Я: Умер, блэт!
Умер: всегда его буду теперь так называть.

У меня тут очень смешной провал. Я теперь как Ксавье - в напряжной ситуации нервно ржу, однако попускает.

Если прям вообще коротко - родители все-таки загнали меня на медобследование на предмет передачи ошибок в геноме, и таки бинго: у меня дремлющая хтонь от мамы, пробудившаяся в честь падения уровня железа в крови. А падение железа в крови у меня в честь донорства, бессонницы, стресса и того, что я неправильно живу, пояснила мне веселая тетечка-эндокринолог, и прописала мне витаминов, дополнительные анализы на хтонь и курс ферритиновых капельниц.

про круговорт жизни
Одновременно с этим заболела моя любимая роза Кустурица, и Дым приехал ее лечить, потому что я, едва попытавшись обрезать ей листья, начала безутешно рыдать и причитать, что она из-за меня умрет. Дым приехал, молча отобрал у меня ножницы и яд для насекомых, обкорнал мою девочку, пересадил отростки в другие горшки, обрызгал инсектицидами и забрал меня на пляж. Про пляж отдельная смешная история, тоже потом расскажу.

Розу надо опрыскивать ядом раз в неделю, делать мне капельницу - тоже раз в неделю, и теперь мое расписание, за вычетом других дел, выглядит примерно так:
7 сентября - полечить розу
8 сентября - полечить себя
14 сентября - полечить розу
21 сентября - полечить себя

Я живу на два города и до сих пор не прикрепилась ни к какой поликлинике. К тому же однажды я все равно перееду в Убежище, а там медпомощь вообще по-другому будет организована. Так что платные поликлиники - мое все. Подумывала над тем, чтобы сэкономить хотя бы на капельницах, ибо постановка одной системы нынче влетает рублей в 500.
А тут недавно объявился Февраль.
- Ну где ты пропадаешь, Фео, - заныли все, осознав, что внезапно соскучились, - вернись к нам. Вернись в мир живых.
- Я попробую, конечно, но мир мертвых увлекателен, - честно признался он.
- Ну и сиди в своем морге, - расстроились мы, - "я патологоанатом, я беру работу на дом".
- Фео, а Фео, - с надеждой вопросила я, - тебе практика нужна?
- А что, у тебя есть кто-то мертвый на примете? - Оживился Фео.
- Нет, только слегка живая я. Капельницы мне не сможешь ставить? Практики ради для.
- Слушай, я их уже тыщу лет не ставил, я вообще с живыми мало работаю. Можно я не буду твоим доктором Менгеле?
- Ну как хо-очешь.

Подумала я, кого бы еще достать, но не придумала. Пришлось таки ехать в платную лабораторию, тем более выяснилось, что мое лекарство - какая-то редкая штука, и особо нигде не продается.
Темно-красная жидкость, разведенная на физраствор, подозрительно напоминала цельную кровь. Лежа под капельницей, я думала о круговороте жизни. Иронично, если в этом пакете именно моя кровь с какого-нибудь прошлогоднего служения.

С. на крайнюю встречу привез новенькие партбилеты и не делится. И даже посмотреть не дает. Гони, говорит, фотку, ща я тебе ее вклею, печать клевую поставлю, и тогда отдам. А у меня в паспорте всегда плашка с фотками хранится, как раз для внезапных таких случаев. Только она цельная, три штуки в ряд, а ножницы я не захватила. Ну ок, достаю паспорт, спрашиваю народ, мол, есть у кого ножницы?
С. меняется в лице. Не надо, говорит, из паспорта вырезать!

За несколько дней до моего отъезда мы с Ксавье встретились в маленькой кофейне за торговым центром. Я опаздывала, выслушивая лекцию о значительности моей работы в институте. Приезжаю туда раз в полгода, и каждый раз эту муть слушаю.

Башня любит тебя
Ксавье допивал свой двойной эспрессо, прикрыв глаза от наслаждения и усталости. Так, с полузакрытыми глазами, он через стол подвинул мне белый конверт.
- Это для меня? - Спросила я.
- Нет, это для меня, - Ксавье с сожалением отставил чашку, - отдашь, как придет время.
- А когда оно...
- Ты узнаешь. Я не хочу сказать, что это как-то безумно важно. Просто сохрани его для меня, и однажды - ты поймешь, когда - ты мне его отдашь. Я, может, уже забуду за это время. А я не хочу забывать.
- А, поняла, - кивнула я, убирая конверт, - хорошо.

Мы пообедали в кафе напротив и как-то спонтанно решили ехать в Башню - пересадить розу, которая начала чахнуть, прибраться и вообще. Решили ехать на трамвае - мы оба любим эти старые, рычащие и плюющиеся запчастями металлические коробки. Трамваи напоминают мне о бессонных ночах в Башне - их звон всегда возвещал начало нового дня.

Едва мы падаем на жесткие сиденья, как снаружи начинается гроза, перерастающая в бурю с ураганным ветром.
- Упс, - говорит Ксавье, наблюдая за разгулом стихии.
- Есть предложение кататься по этому маршруту кругами, пока дождь не закончится, - говорю я.
- Да не, дойдем, - машет он рукой, - у меня зонт есть.

Зонт, ну конечно. Едва ли он способен помочь.
Мы выпрыгиваем в раскрывающиеся двери, изображая шпионов на задании, сложенными руками делаем пыщ-пыщ в воздух, с гиканьем несемся по переходу, зонт выворачивает ветром, и он рвется из рук Ксавье, как оживший истребитель, мечтающий о небе. Мои кроссовки мгновенно заполняются водой до краев, черная футболка Ксавье пропитывается дождем насквозь и липнет к его телу.

В коридоре Башни я шиплю и отряхиваюсь, пол мгновенно покрывается лужицами воды, Ксавье стягивает через голову футболку, роняет какую-то из своих подвесок, комом забрасывает одежду в ванную - сушиться.

Я плотоядным взглядом окидываю вешалку с его рубашками, раздумывая, во что бы мне переодеться. Ксавье с той же мыслью роется в шкафу и возмущается, что ничего в этом доме невозможно найти.

С внезапным просветлением я открываю нижний ящик комода и достаю свою старую футболку и тренировочные штаны - моя экипировка с тех времен, когда я оставалась здесь на ночь.

- Так, ну что это такое, - возмущается Ксавье, - я тут Хранитель Башни, а вещи из воздуха извлекаешь ты.
- Ага, Старый Новый Хранитель, просто надо уметь договариваться. Башня меня любит.
- А меня? - Ксавье выпячивает губу.
- Тебя тоже.
Я наклоняюсь к Марте и извлекаю из ее жерла еще какое-то шмотье, как ни странно, сухое и чистое.

- Опаньки, - говорит Ксавье, - так вот они где. Вторую неделю их ищу.

Я максимально зловеще жевала слойку с лимоном и не реагировала на мольбы.
- Ну Лекс! Ну Лексушка! Ну Лексонька!
Я высокомерно взглянула поверх слойки.
- Ну не злись, пожалуйста!
Хрен тебе. Хочу и буду.
- Ну я не хотел! Правда!
Медленно прожевав, я начала:
- Ты. Сказал. Что если. Ты. Пропадешь. Значит. "Красный код". Внимание всем постам. Убивать нахрен без разбора. С кого мне начать?
- Ну с меня, с меня, - покаянно склонил голову Умер, - я не хотел пропадать. Я тебе даже написал! Вот сегодня и написал.
- Трое суток спустя. Я знаешь сколько всего успела подумать? Еще и сегодня опоздал на полчаса, скотина.
- Давай я тебя кофе угощу? У меня ужасно много денег, вот просто некуда тратить, пойдем, купим тебе огроменный стакан самого забойного кофе в этом городишке.
Умер, в общем-то, давно разгадал, что я не злюсь, но подлизывался из чистого азарта.

Хорошая ночь
Пекарня закрывалась, так что мы вышли на улицу в поисках работающего кафе, и я тут же пожалела, что так легкомысленно оделась. Умер медленно и с достоинством стащил с себя красивый серый пиджак и протянул мне. Его пиджак мне был как пальто, прикрывая колени, которые не прикрывало платье, и я с удовольствием застегнула все пуговицы и подвернула рукава.

- Сейчас я только быстренько покурю, и мы сразу же пойдем ужинать.
- Кто-то вроде хотел бросать? - Немедленно напомнила я, когда мы приземлились на скамейку возле камня, заложенного в честь основания города.
- Кто-то бросил дрянью травится, вот это я понимаю, вот это я молодец, - довольно осклабился Умер.
- Рассказывай.
- Да чего рассказывать. У нас тут Азазель недавно на отходняках попытался копыта отбросить, вот с тех пор. Азазель, между прочим, обижается, что вы с ним не общаетесь и в Башню его не зовете.
- А мы сейчас вообще злые и никого не зовем, - вздохнула я.
- Ну, теперь ты рассказывай, - покровительственно улыбнулся Умер.
Часа полтора мы говорили об общих знакомых и обсуждали последние дела. Потом все же решили дойти до кафе и закинуть в себя что-то из еды.

- Ты, как обычно, стягиваешь на себя всех городских фриков, - поддела я. Мы стояли в очереди с подносами, и какой-то испитый мужик позади Умера разглядывал моего высоченного друга так и этак, а потом сел на пол и медленно начал раздеваться. Через полминуты мужика отволокла на улицу невозмутимая охрана - он пялился в пустоту и зачарованно улыбался.
- Это не я, оно само, - отговорился Умер, подпихивая на мой поднос пирожное. Я же успела накидаться слойками в булочной, и на пирожное презрительно кривилась.
Едва мы сели за столик и принялись за еду, женщина через проход от нас, одетая в блестящие золотистые шмотки, вдруг грациозно вскочила и сделала несколько танцевальных па. Потом словно очнулась, смутилась и спешно свалила.
Я бросила осуждающий взгляд на Умера. Он отвлекся от своей шаурмы и покачал головой.
- Да говорю же, я тут вообще ни при чем. Сейчас еще половина прайда прибежит, вот увидишь.

Действительно, через три минуты в дверях появился Ламор в окружении свиты, помахал нам рукой и сел за дальний стол. А еще через пять минут на меня налетел вихрь выбеленных волос, смешков и обаяния. Дерти чмокнул меня в щеку, забросал вопросами о том, как поживает вся наша компания, и, наконец, заземлился за нашим столиком. К нему тут же подсела красивая девица миллениального вида и стала усиленно демонстрировать причастность.
- А пойдемте куда-нибудь гулять, - с надеждой зазывал нас Дерти.
- Мой друг сегодня провешивает путь на крыши, если хотите... - припомнила я.
- Черт, запиши мой номер, - Дерти перегнулся через стол под короткий неодобрительный взгляд миллениалки, - я тут с друзьями, повечерее обязательно созвонимся.
С этими словами оба, Дерти и девица, упорхнули в сторону Ламора и компании.
- Не придут, - тут же определил Умер, - позвонят часа через три, скажут, что ах-какая-досада, совершенно не получается сегодня.
- Тогда пошли еще гулять, - предложила я, все-таки снисходя до пирожного.
И мы пошли гулять еще.

- Я хочу сделать для тебя что-нибудь хорошее, - наконец, сказал Умер, - пошли в Серф.
- Ты уверен, что споить меня - это что-то хорошее?
- Я просто тоже ужасно хочу кофе. Эспрессо. Тройной.

Итак, мы пошли в Серф. Умер заказал себе дважды двойной (это четверной, что ли?) эспрессо, а мне - раф. Я показала ему большую книгу раскрасок, где половина посетителей оставляет тайные послания. Ее можно читать, как летопись - кто-то с кем-то познакомился, кто-то ведет философские разговоры, кто-то рассказывает историю любви, кто-то толкает травку или рекламирует фотографии. Я под настроение оставляю здесь короткие штуковины вроде аффирмаций, и иногда следующие читатели добавляют к ним россыпь сердечек или свои пометки.
Как и предсказывал Умер, Дерти позвонил в половину двенадцатого и сказал, что совершенно никак не сможет сегодня выбраться гулять, и что ему ужасно жаль.
- Поехали ко мне, - вздохнула я, - мне в половину пятого утра встречать тетю на вокзале. Будем всю ночь смотреть "Легиона" и есть печенье.
- О, клевая идея, - оживился Умер.
По ночам мне нравится ходить по городу именно с Умером. Его присутствие внушает окружающим мысль о том, что стоит перейти на другую сторону улицы и не отсвечивать там.

Оказавшись дома, я швыряю в Умера домашними штанами и футболкой. Илья уже лег спать, я быстро сбрасываю уличную одежду и заползаю в постель с извинениями. Он сонно обнимает меня, и я, радостная, возвращаюсь в гостиную с ноутбуком.
Короткие рукава футболки открывают полоски шрамов-ожогов на плече Умера. Такие ровные, что наводят на мысль о селфхарме.
- Не было ничего, - в который раз за день возмущается Умер, - это рабочее, ты же знаешь.

Я хихикаю и ухожу ставить чайник. Уже загружая сериал, я задумываюсь о том, что показывать "Легиона" человеку с раздвоенной кукушечкой - это супер-идея.
Умер, к счастью, организован не так, как Дым - если ему и приходит в голову, что я делаю что-то с намеком, он всегда выскажет это и обратит в шутку. Базовое безусловное доверие между нами меня неизменно радует, несмотря на все то адище, через которое мы пробираемся с прошлого лета.

Умер устраивается рядом со мной (я приваливаюсь к его мощному плечу, как корабль, причаливший к безопасному берегу). Едва не опрокидывает чашку с чаем, азартным шепотом комментирует происходящее, смеется надо мной (я пересматриваю первый сезон по второму кругу, и все равно иногда нервически вцепляюсь в его руку), бормочет: "Давай, Дэвид, вломи им всем". В общем, мы чудесно проводим время до самого рассвета.

Заваливаемся в такси, не переставая болтать. Идет тридцатый час моей бессонницы, наступает время нервной растерянности, я по десять раз проверяю содержимое сумки. После вокзала я еду в родительский дом, через два дня - обратно в Яр, и наутро после - через Москву на моречко.
- Да все ты взяла, хватит уже. Не суетись, - медленно произносит Умер, и это отрезвляет меня. Обнимает на прощание, говорит отчетливо, с хитрой улыбкой. - Чудесная ночь. Надо будет как-нибудь повторить.

Я давно перестала удивляться совпадениям, даже когда они иронически случаются прямо одно за другим. Вернее, тут как: нельзя перестать удивляться, иначе совпадения обидятся и перестанут быть такими заметными, но и ошарашиваться уже тоже бессмысленно, потому что вот оно есть и происходит с тобой.
Абсолютно параллельно, сначала в один день, потом в другой, следующий, состоялось два длинных разговора. Один был игровой, частично мною срежессированный (настолько, насколько позволяет пространство игры, ю ноу). Второй, напротив, проецировали на меня, и все, что мне оставалось – безуспешно шарахаться от света и отвечать на вопросы.
Так что в этом посте будут две записи подряд. Первая – отчет об игре «Ночь Больших Кошмаров» по комиксам Bubble, в которой я игротешила ответственной за кошмары Димы Дубина и нанизалась на социалочку. Я ее уже вешала ВК, но теперь ей место здесь. И вторая – о Дыме, который парадоксально проделал нечто похожее со мной на следующий день. Воистину, энтропия вселенной причудлива.


Допрос с пристрастием
Он привлекал к себе внимание сразу, как жемчужина в куче гранита. Но первому впечатлению определенно не стоило доверяться.

Дима Дубин. Полицейский из Петербурга. Из тех, кто в связке всегда будет играть «хорошего копа». Любимец животных и детей до двенадцати лет. Гроза организованной преступности. Не умеет производить впечатление на людей, но произвел его на меня – в первую же секунду и безвозвратно. Хорошо, что я не человек. Плохо – что я голодный нечеловек. Мне придется быть весьма терпеливой, чтобы разобраться в нем или разобрать его на составные части, прежде чем насытиться. Сложно понять, чем закончится эта ночь. Но для меня она определенно будет хорошей.

Впрочем, пока я выжидаю. Еще не пришло время взять свою власть. Я буду послушной до самой середины ночи. Это тоже весело – быть частью большого, угрожающего, жадного, властного, пугающего, многоликого и многоглазого и смотреть, как пугаются, теряются эти смешные люди, как путаются они в собственных мыслях, как видят врагов в друзьях и соратников в противниках. Не нужно даже ничего внушать, ничего приказывать – люди так охотно поддаются сомнениям. А уж если у тебя есть время на раздумья…

… У Димы оно есть. Он предлагает решения – дельные, продуманные. Он действительно хороший полицейский. Вот только все вокруг слишком заняты своими интригами, и обращают на его слова непростительно мало внимания. Дима остается в изоляции. И сомнения грызут его глубже, чем могла бы позволить себе я. Мне же достаточно только поддерживать огонь, бросая в него палочки-уловки.

«Гром никогда не воспринимал тебя всерьез»
«Это он виноват в том, что произошло с тобой и Юлей. У него просто никогда не хватило смелости признать»
«Ты можешь больше, чем они все»

Мне нравится этот мальчишка, я хочу помочь ему. Он поддается так охотно, плывет по течению, когда я помогаю прорывать плотину его слишком нежизнеспособной морали. Плывет по течению, ведь он и есть вода, и это запечатлено на линиях его руки. Дима вскоре догадывается о том, что среди присутствующих есть второй Поток – не без моей помощи, я усиливаю его мысли о воде, обрушиваясь на него вполне осязаемым ощущением, брызгами водопада на разгоряченную кожу.
Наконец-то к нему прислушиваются. Наконец-то его воспринимают всерьез. Поздравляю, мой мальчик.
Но я все еще не могу быть уверена, что его личина Капитана Справедливости – не напускная. Я хочу узнать, что под ней (есть ли что-то под ней?), потому что усвоила давным-давно – не бывает чистых, не бывает безгрешных, не бывает тех, кто признал свои грехи и испил их до дна.

А он снова вмешивается в чужие проблемы вместо того, чтобы решать свои. Порывается решать шахматные задачки Грома, как мило. Ему стоит сосредоточиться на куда более важных вещах. Появляясь за спиной, я утягиваю его в глубины кошмара, на ходу материализую каморку, где нет ничего, кроме дивана и пары стульев. Пространство схлапывается, послушное моей воле, и место двери занимает гладкая серая стена.

Я готовлюсь ловить эманации тревоги, страха или гнева, но с удивлением понимаю, что Дима не собирается их транслировать. Он наблюдает исподлобья, как я медленно проявляюсь в углу комнаты, и кажется совершенно равнодушным. Что ж, я получу свое в любом случае. К каждому можно подобрать ключ.

Проявившись, первым делом я падаю на пол и изображаю предсмертные конвульсии, уверяя, что именно так я видела его, Димы, смерть. Он мне не верит. Конечно, никто сперва не верит. Но в Диме этой уверенности в собственном бессмертии как-то чересчур. Что это – остатки юношеского максимализма или глупая самонадеянность? Узнаем.
Это не самая моя любимая личина – преувеличенно восторженная девица, но я хочу сбить его с толку и, похоже, у меня получается. Дима вздрагивает и пытается увернуться, когда я, вскочив с пола, бросаюсь на диван и обвиваю руками его плечи, пища, как рада встретить его по ту сторону жизни.

- Ты плохо себя вел, - немедленно после этого обвиняю я, - тебе стоит подумать над своим поведением. И вообще подумать. Всю свою крошечную жизнь ты подчинялся чужим приказам. Ты голову-то включаешь хоть иногда?
- Я и должен выполнять приказы, когда я на службе, - сердится в ответ Дима.

- Даже если они причинят вред невинным людям, – поддеваю я, - что насчет этого? Вас, ментов, не слишком-то любят простые люди, а? Граждане, которых ты мечтаешь защищать? Они ведь вас ненавидят, Дима. Они вас боятся. Так кто ты для них? Человек, облаченный в форму и власть?
- Я обычный простой парень, - упорствует он.
В точку. Я немедленно цитирую популярную в молодежных кругах песенку про полицию, те строчки, в которых «я обычный простой парень / без прикрученной крыши / кого не раз шмонали, когда он из поезда только лишь вышел».
Защищать простых граждан, боже, этот парень сколько на службе? Неделю, две? Расписываю его прекрасные перспективы. Активнее маши дубинкой на митингах. Запихни пару десятков людей в автозак, и вот уже скоро ты лейтенант Дубин… майор Дубин… полковник Дубин…

Он качает головой: нет, нет, я за правых, я за справедливость, я против преступников, я защищаю мирных граждан…
Ох, святая наивность. Похоже, чтобы раскрыть ему глаза, придется их сначала завязать.
Выволакиваю один из стульев в центр комнаты.
- Сядь.
Он отводит глаза и смотрит в стену. Встает и пытается ощупать ее в поисках выхода.
- Сядь, - повторяю я.
- Нет.
Какая избирательность. То есть чужим приказам он подчинятся может, а моим вдруг решает пойти наперекор? Нелогично. Разве кто-нибудь из его начальства может сделать так?

Дима издает глухой стон, оседая на пол, прижимает руки к вискам. Должно быть, это очень больно – когда электрический разряд взрывается внутри твоей черепной коробке. Знаешь, из тех электрических разрядов, которые охотно распускают полицейские, когда хотят поскорее получить новую звездочку на погоны, а на допросы нет времени. Только не говори, что никогда об этом не задумывался.

Дима через силу встает и буквально обрушивается на стул. Что, теперь выполнять приказы уже не так просто и приятно, а?
Застегиваю на его запястьях наручники, на глаза накидываю повязку. Сенсорная депривация – необходимость, если хочешь, чтобы к тебе прислушивались. О, теперь он прислушивается.
- Какого... ты творишь?
- Уважаемый суд присяжных, - я раскланиваюсь с тенями на серых стенах, - объявляю открытым заседание по поводу личности этого милого молодого человека.
- Ты собираешься судить меня? За что? Какое преступление я совершил?
- Одно из самых страшных – в моем личном рейтинге, - серьезно отвечаю я, вставая за его спиной, - пытаешься жить чужой жизнью вместо того, чтобы жить своей. Это очень тяжелое преступление. Но уважаемому суду присяжных хотелось бы знать детали. Поэтому я буду вести допрос, а ты будешь отвечать правду, только правду и ничего, кроме правды?
- Допрос, - он криво усмехается, - ну-ну.

Кошмар, этот мальчишка меня доведет. Он бы отлично смотрелся в наших рядах. Новое послушное щупальце Балора, отстраненное в той же степени, в коей и жестокое. Но он, похоже, ничего не знает о собственной жестокости. Как и о себе в целом. О, тяжесть заблуждения, она висит над его плечами дамокловым мечом, и я – единственное, что сейчас удерживает лезвие в воздухе.
- Начнем с простого и, я бы сказала, классического, - предложила я, - семь смертных грехов.
Дима фыркает. Я тоже позволяю себе смешок. Мне невероятно любопытно, что я смогу узнать в ближайшие несколько минут.
- Что ты чувствуешь, - спрашиваю я, - когда тебе удается поймать очередного преступника?
- Что я поступил по закону, и в городе стало безопаснее, - медленно отвечает Дима.
- Не то, не то, опять отвлеченные вещи, - возмущаюсь я, - я спрашиваю не о букве закона, а о твоих эмоциях. Что это? Удовлетворение, чувство превосходства, гордость?
- Ощущение, что я хорошо делаю свою работу.
Упрямство. В список грехов срочно следует включить упрямство, где-то между унынием и чревоугодием. Дима набрал бы по нему все сто баллов.

- Ар-р, ладно, предположим, гордыня – это не про тебя. Что ж, какие у тебя отношения с Игорем Громом.
- Он мой напарник.
- Это верно. И?..
- И друг. Хороший друг. Надежный.
- Ну-у, да. Из тех друзей, которые никогда не забывают поблагодарить, если ты принес им кофе или провел бессонную ночь, зарывшись в материалы дела. Из тех друзей, которые никогда тебя не подводили и не ставили в неловкое положение. Из тех, кто общается с тобой на равных и с должным уважением, признавая твой опыт и заслуги. Из тех, кто никогда не забывал позвать на вечеринку.

Дима опускает голову и издает нечто среднее между вздохом и смешком. Я угодила в точку, это правда. Но снова не достигла желаемого.
- Юля? – Спрашиваю я, - кто она для тебя?
- Тоже друг.
- Ага. Люблю таких друзей, с такими классными… - я показываю на себе, потом понимаю, что он меня не видит, - ну, ты понял. Никогда не хотел махнуться с Громом местами? Вкус на девушек у него что надо, как по мне.
- Нет. Юля хорошая, правда. Но я никогда не хотел ее в том смысле, который ты сейчас пытаешься показать.

Голос у него абсолютно спокойный. Даже, скажем, самоуверенный. Срочно включить в список грехов самоуверенность. Сразу после гордыни.
- Ладно, верю. Похоть пролетает мимо. Перейдем в зависти? Что насчет твоего начальства? Скажи-ка мне, ты когда-нибудь хотел оказаться в кресле своего начальника?
Дима поднимает голову и, хоть не может посмотреть мне в глаза из-за повязки, кажется, пронзает меня взглядом насквозь.
- А что, есть люди, которые ответили бы «нет, никогда не завидовал своему начальству и не хотел бы оказать на его месте»?
- Что ж, это честно, мой юный друг. Ты признаешь свой грех, и он перестает иметь силу. Хм, как насчет скупости? Пожалуй, тоже не подходит. Ты, помнится, ухаживал за одной очаровательной птичкой по имени Марго – исключительно из добрых побуждений.
Дима слегка улыбается. Он, похоже, действительно любил эту своенравную птицу.

- Чревоугодие? Стоит ли спрашивать об этом, зная размер зарплаты мента? Это ж если Гром шавермой угостил – так уже на улице праздник, на ужин тратиться не надо, а?
Дима кивает.
- Что еще, что еще… Гнев?
- Нет.
- О, да! Не на память ли о нем у тебя остался этот милый шрам? Как ее звали – Лиля? И нечего было в гневе гнаться за беззащитной девушкой по темным переулкам. Но… уважаемый суд, прошу принять во внимание: гнев – это так естественно для человеческой природы! Я намерена внести изменения в явно устаревший реестр грехов, а пока предлагают не считать его отягчающим обстоятельством.

Нет, это просто возмутительно. Я ожидала признаний, полных слез и раскаяния, а это… этот… невозможный мальчишка сидит тут, глядя прямо перед собой, такой чистый, такой неуязвимый!..
Мой рот нефигурально наполняется слюной. Мое счастье, что больше я не подчиняюсь Балору и могу творить в моем собственном, любовно сотворенном мирке то, что больше всего хочу. А я хочу попробовать крови Чистого, испить его силы.
Дима безуспешно пытается отодвинуться, звякает цепочкой наручников, когда я торопливо расстегиваю рукав его рубашки.
- Будет немного больно, - шепчу я ему на ухо, - но быстро, честно, это быстро.
Я не слышу его возмущенно-болезненного вскрика. В ушах у меня шумит, глаза застит пелена, когда я впиваюсь в его запястье, и мое горло заполняет тягучий алый поток. Дима пытается отдернуть руку, но я и сама быстро возвращаю контроль. Я могла бы выпить его до дна, слушая симфонию его боли, но не сделаю этого. Я не оставлю его в кошмаре. Сила заслуживает уважения. Теперь он знает, что у него есть эта сила.

- Спасибо, о, спасибо, сладкий, - благодарю я, вытирая кровь с губ. – Все хорошо, я выполнила обещание. И я тебе помогу.
Я аккуратно перевязываю его запястье, бормоча слова утешения. Дима вздрагивает лишь однажды, когда я задеваю порез, а затем опускает голову и впадает в оцепенение.
Я оставляю головоломку на виду. Я оставляю дверь открытой. И я медленно оставляю кошмар позади.
Все, что я делаю дальше – это направляю его силу. Дима больше не играет вторые роли: он вступает в драку, бьет первым и посылает к черту.

Замирает над головоломкой, сосредоточенно делая подсчеты. Где-то в коридоре Гром зовет его?
- Пойдешь? – спрашиваю я, вновь появляясь за спиной.
- Я занят, - он даже не поднимает голову на звук.

Дима терпит неудачу раз за разом, головоломка не поддается, и я решаю дать подсказку – конечно, если он сам захочет ее взять.
- Я тебе помогу, - предлагаю я, - только ответь на пару вопросов. Хочу знать, что ты успел изменить.
Я погружаю его в морок, материализую фигуры на горизонте. Толпа людей, счастливая, ликующая, окружает своего лидера. Он стоит к нам спиной, вскидывает руки к толпе, и они приветствуют его, как дорогого друга. Похоже, это какой-то праздник – вокруг много воздушных шаров и бумажных самолетиков. Внезапно рядом появляются другие, враждебные тени. Они вооружены, и они набрасываются на толпу.
- Ты вмешаешься? – спрашиваю я.
- Давай приблизимся, - сдержанно говорит Дима. Что ж, умно. Он не теряет самообладания.
Двое теней сбивают лидера с ног, волокут его по земле, бьют ногами.

- Я хочу вмешаться, - говорит Дима.
- Хорошо, - охотно соглашаюсь я, - они тебя послушаются и отступят. Теперь ты можешь подойти к человеку, которого они избивали. Теперь ты можешь видеть его отчетливо. Это Разумовский.
Дима напрягается.
- Разумовский – преступник, - медленно говорит он, - я задержу его и отдам под суд.
- Ну тот, самый справедливый в мире, - подсказываю я.
- Не имеет значения, что он делает сейчас и какой восторг вызывает у людей. Он совершил преступления. Много. Он заслуживает суда.
- Что ж, уважаю твое решение. Но помочь более не смогу, извини. Все по-честному.
Я сбрасываю морок, возвращаю Диме ясность сознания. Достаточно сильный, чтобы больше не надеяться ни на чью помощь? Похоже, что так. Рядом Черный Пес, и они работают сообща, на равных, перебирая варианты. Не могу не признать: мне это нравится.

Наконец, головоломка решена. Я остаюсь у Круга Созидания до самого последнего момента, чтобы сопроводить Диму в его настоящую жизнь. Ту, которая теперь точно будет настоящей. Только его собственной.


Допрос без пристрастия
Весь последний год мой мир постепенно сжимался, по мере того, как ширился список запретного и неупоминаемого, крепла моя паранойя, и все это полировалось рабочей загрузкой и нарушениями сна. В какой-то момент в самом конце весны я осознала, что если и дальше продолжу шарахаться от всякой тени, закончу свои дни в неприятном месте, и стала понемногу брать себя в руки. Последовательно отсеяла страхи, не вполне мне принадлежащие. Страх перед взрослыми мужчинами с квадратными подбородками определенно принадлежал Ксавье, боязнь открытых пространств и публичных речей – Мари, голос Дыма в моей голове отвечал за страх потери собственной идентичности. Я терялась в множестве смыслов, перебарщивала с гиперопекой, шутила не к месту, чувствовала себя лишней и постепенно отдалялась от Дыма, но это не могло продолжаться долго. Нам необходимо было или разрешить противоречия или признать, что они неразрешимы. Но я не могла решиться. Рискнуть - значило потерять тот хрупкий мир, который установился между мной, им и Ксавье лишь недавно. Хорошо, что решился Дым. Я едва отошла после бессонной ночи игры, когда он позвонил. Похоже, не менее растерянный, чем я.

- Надо поговорить. Где встретимся?
- Я не знаю.
- Я не знаю. Тоже.
- Фудкорт на третьем этаже.
- Да.

Я пересекала бесконечный лабиринт, составленный из столов и стульев, и уже видела его впереди: на одном из наших любимых мест, у панорамного окна. Дым опустил голову, обнимал виски ладонями и всматривался в разворот своего черного скетчбука. Просчитывал стратегию, не иначе. Дым хотя бы подготовился к этой беседе. Я – нет.

Чем ближе я подходила, тем отчетливее было мое замешательство. У меня было так много деструктивных вариантов поведения, что я буквально терялась, а они проявлялись все четче, горели над головой яркими неоновыми буквами. Поцеловать? Преклонить колени? Дать в морду?

Отдавая всю волю импровизации, я приблизилась и пала, раскинув руки в неловких объятьях. Дым аккуратно удержал меня, и я все же смогла с максимально независимым видом бросить сумку на соседний стул и приземлиться рядом. Подавила желание взять его узкие ладони в свои.

- Нет. Сядь напротив меня.
- Что ты собираешься?.. Это допрос? Беседа с психологом?
- Вроде того. Сядь, пожалуйста.

Я переползаю на другой стул. Солнце теперь светит Дыму в глаза, и оттого выражение лица у него нечитаемое.
- Что происходит, Лекс? Мы оба совсем запутались, так? Мне иногда кажется, что я совсем тебя не знаю. Ты почти ничего не говоришь о себе.
- Я много говорю о себе.
- Херня. Ты говоришь о делах, и о других людях, для которых ты что-то сделала, но не о своих эмоциях. Мне хочется знать, что с тобой происходит. С настоящей тобой. Что ты чувствуешь. Потому что иногда мне кажется, что ты вообще ничего не испытываешь.
- Я могла бы сказать о тебе то же самое, - решаюсь возразить я, - что я ничего о тебе не знаю и так далее.
- Ох, пожалуйста. Я не хочу, чтобы все стало еще хуже.
- Никаких секретов?
- Никаких секретов. Я не могу тебя потерять, ты дорога мне. Но мне не нравится то, что происходит. Я набросал тут небольшой план. Это будет что-то вроде списка вопросов. Ты не возражаешь, если я буду записывать за тобой некоторые вещи? Мне нужно немного разобраться.
- Хорошо. Это стремно, но я согласна.
- Отлично. Итак, первый вопрос…
- Стой-стой-стой, сначала ты. Клянешься говорить правду, только правду и ничего, кроме правды?
- Клянусь.
- Это твой мозгоправ сказал тебе устроить разговор со мной?
- Нет. И, предвосхищая твой следующий вопрос, Ксавье здесь тоже не при чем.
- Фух, тогда ладно. Валяй, задавай свои вопросы.

И мы говорим. Следующие два, три, четыре часа. Обо мне, о Дыме, о Ксавье, об Умере, о Мари, о событиях год назад, о том, как я была ретранслятором и к чему это привело для нас троих, о тех вещах, которые я, плохо это осознавая, сделала и причинила ему боль, о его недосказанности и отстраненности, которые причинили боль мне. О его семье, о моей семье, о его страхах, о моих. Дым рисовал на салфетках, пытаясь пояснить ту или иную мысль, иногда – нервные треугольники, круги и овалы, иногда – графики в виде парабол.

Торговый центр закрывался, механический голос объявил об этом раз пять, прежде чем мы опомнились.
- Не договорили, - понял Дым, поймав мой взгляд, - что еще в центре сейчас открыто?
Мы спускались по выключенному эскалатору, как раз закончив обсуждать мою маниакальную гиперопеку, и Дым, опустив пальцы на металлические перила, задумчиво сказал.
- Черт, что-то так руки замерзли… Так, Лекс, вот что ты сейчас делаешь?

Я страшно смутилась и торопливо застегнула рукав своей рубашки, скомкав свой долгоидущий план по захватыванию в плен его ледяных пальцев. Дым понял все верно и рассмеялся.

Странное и удивительное чувство, в котором очень страшно признаваться.
Половина четвертого утра. Уже рассвело, и за окном соловьи поют. Недавно был дождь. Полночи переписывалась со старым другом.

Поймала четкое ощущение: у меня появилась та жизнь, о которой я мечтала. Я занята тем, во что влюблена, рядом со мной люди, в которых я влюблена. В книгах всегда после этого осознания происходит полное падение. Ну, думаю, боль этого лета - как и ровно год назад - отъезд Дыма. В прошлом году он оставил для меня ветку белых роз и отправился в свою изоляцию на месяц. Я была едва жива все это время. Потом было море, звездное небо под Людовико Энауди, разговор с Ксавье на пляже, ночи совсем без сна, возвращение, длинная полоса отчуждения, наконец, хрупкий мир, который мы восстановили лишь недавно и о котором я никак не могу составить полноценную дневниковую запись. Флоренс выпустила новый альбом как раз к разлуке, и я все еще надеюсь попрощаться с Дымом по-человечески, прежде чем мы окажемся разделены границей, за которой нет ни электронных писем, ни телефонных звонков. Он вернется из изоляции только в конце лета.

А я сама через две недели уезжаю к морю с моей милой Крис, и хоть это не дикарское море нашего Братства, где мы были свободны и счастливы, мы все же свободны и счастливы - так, как можем.

Последние шесть (ого) часов плыву в потоке - верстаю книгу, читаю ее и плачу. Одна девочка нашла меня в сети и попросила сверстать для нее рукопись, которая оставила в ее душе след. Рукопись оставила след и во мне. И хотя я уже чувствую, что все закончится гибельно для героев, не могу перестать читать ее. Она немного о самой мне и о моем понимании мира. История об СССР 1986 года, в котором меня никогда не было.

Все повторяется, история идет по кругу. Я задаюсь вопросом, должна ли я совершать все те же ошибки, которые совершили мои предшественники, мои братья и сестры, наконец, мои соратники и я сама. Похоже, это именно то, что я должна сделать.