После периода охлаждения отношений с Ксавье, который закончился примирением и взаимными признаниями в преданности с обеих сторон, началась странная фигня с Дымом. Он отдалялся и раньше, и я даже однажды предприняла попытку обговорить это (все закончилось моей истерикой и его уверениями, что я неправильно воспринимаю ситуацию). Поскольку месяц для Дыма выдался сложным, и мне приходилось прилагать большие усилия, чтобы держать ситуацию под относительным контролем, я решила не усугублять дело выяснением отношений и просто пыталась быть рядом.

Об отчуждении и ошибках, которые, возможно, не являются таковыми
Я увеличила количество ночевок в Башне и приезжала теперь два раза в неделю – не считая встреч вне ее, совместных обедов, походов на культурные мероприятия и по магазинам и так далее. То же зеркально делал Ксавье, но по абсолютно непонятным для меня причинам. Он старательно делал вид, что происходящее – совершенно нормально. Что нормально вот так приезжать поздно вечером, неторопливо выпивать чашку чая, а потом смотреть на часы и потрясенно говорить: «ух ты, уже так поздно, похоже, мне придется остаться здесь на ночь. Ничего страшного, я посплю на кушетке». И спать в итоге на постели, и составлять утренние инсталляции из зубных щеток, и готовить завтраки, и «забывать» свои тетради на подоконнике.

Я говорила себе, что это не мое дело, не мое дело, не мое дело. Суккуленты, подаренные Ксавье на День рождения Дыма, были рассажены по разным горшкам, но три остались в одном стеклянном кубе. Один был классической каменной розой с упругими восковыми листьями, другой – шипастым нечто, а третий – хилой бледно-зеленой веточкой, которая вскоре совсем засохла. Как-то раз, рассматривая их, Дым сказал:
- Кто-то умирает, а кому-то приходится отращивать шипы. Вот что бывает, когда вмешивается третий.
Я оторопела. Нет, шутки про блюдечко были у нас в ходу и прежде, но в основном исходили от Ксавье, который в период апреля-мая обожал проявлять дурной характер и бесить людей.
- Это сейчас было охренеть как грубо, - сказал Ксавье, который услышал реплику.
- Угу, и от кого ты нахватался такой бестактности? – Риторически вопросила я.
Камушек был, понятное дело, в мой огород.

Я привозила в Башню ужины, таблетки, книги, сладости. Дым слушал Вагнера и подолгу молчал, или работал, или занимался рукописью. Иногда гедонизм его одерживал верх, и тогда мы могли провести полчаса-час за ужином без гаджетов, обсуждая книги, и Дым воспевал мои кулинарные таланты.
- Ох, Лекс. Ты такой пидор, - как-то раз сказал он, предварительно сделав комплимент супу.
- От тебя это, видимо, следует воспринимать как одобрение? – Уточнила я.
- Вроде того.

Но потом начиналось. Маятник качался в другую сторону.
- Лекс, давай не сейчас. Не хочу говорить. Займись чем-нибудь, не отвлекай меня. Не прикасайся. Я не люблю прикосновения теперь, прости. Лекс, не стоит. Нет, мне не нужно снотворное, я прекрасно справляюсь сам. Да, это бессоница. Нет, я не пил коньяк. Ну пойди замерь и сделай отметку маркером, если мне не веришь. Давай ляжем пораньше. Давай не будем ни о чем разговаривать. Не прикасайся. Молчи.

Как-то раз Дым перестилал постель, а я шаталась туда-сюда и мешалась под ногами. Наконец, я бросилась на кровать с веселым:
- Ура, свежая постелька, - и заскулила, немедленно получив весомый удар металлическим кулоном, который из-за прыжка подлетел на длинной цепочке и с силой дал мне по губам.
- Так тебе и надо, - безжалостно припечатал Дым, возвысившись надо мной, - нечего тут скакать.
Я демонстративно поныла еще пару минут, ощупывая языком зубы и губу и пытаясь оценить ущерб, но вскоре поняла, что сочувствия здесь не добьюсь.
- Был бы тут Ксавье, он бы меня пожалел, - тщетно воззвала я к его эмпатии.
- М-м, как всегда, его нет, когда он так нужен, - передразнил Дым, выдергивая из-под меня одеяло.

Ночи были медленны и безжалостны, с попеременными кошмарами, оранжевыми бликами на стенах, сброшенными на пол подушками, бессонницей и тупой усталостью.

Утра были мрачны и темны, они начинались с грохота трамваев, запаха растворимого кофе и долгих медленных сборов. Дым со стоном выталкивал свое тело из сна и постели, гремел на кухне посудой, шипел, терял наушники, находил, вперивался взглядом в новостную ленту и становился абсолютно недосягаем. В конце концов, я оставила попытки вовлечь его в утренние разговоры о прекрасном мире, в котором мы обитаем и молчала вместе с ним. Я ненавидела молчание.

И я ненавидела игнорирование.

И я ненавидела понедельник в медцентре, его равнодушный взгляд, устремленный в пустоту, ожидание, его рука, отдернутая, когда я потянулась к ней, его плотно сжатые губы и короткий острый взгляд, который он швырнул в меня, когда я попыталась что-то сказать. Когда все закончилось, мы попрощались на трамвайной остановке. Он попытался обнять меня на прощание, я опустила руки вдоль тела (если не хочешь, чтобы я прикасалась – вот), а потом развернулась и ушла, сопровождаемая коротким удивленным «Лекс!», которое донеслось мне вслед.

Все или ничего? Я стала мыслить слишком похоже на него – того, периода весны, с предельно обостренной чувствительностью, которая рождала уязвимость. Меня стало так легко задеть.

Предновогодний выходной отмечали в Башне. На меня навалилось сразу все – ноутбук окончательно умер, похоронив несколько важных работ последнего месяца (что-то я успела переписать, к счастью, почти все важные рабочие файлы – но не нежно лелеемую мной рукопись, которая сократилась почти на треть). Я в очередной раз поссорилась с мамой, в уже вроде привычном формате последних семи лет существования, но теперь с какой-то особенной остротой. В штабе меня неожиданно назначили ответственной за подсчет голосов на собрании 24 декабря, и я нервничала, представляя, как мне придется пропустить через себя толпу людей (минимум 500 человек), пусть и в составе 22 других волонтеров. Ро прокатила меня с новогодней ярмаркой, и 23-го мне предстояло в одиночку работать на сладостях и открытках. Гостиная неотвратимо покрывалась слоем непонятных вещей, появляющихся непонятно откуда – новогодние подарки, книги, одежда, снова одежда, еще одежда.

Я чувствовала себя разбитой, когда поднималась по ступенькам в Башню. Дверь открыл незнакомый юноша. Сперва я решила, что в Стае пополнение, и очень красивое, потом – что вернулся кто-то, кого я давно знала. И потом – осознание. Когда он рассмеялся и спросил: «чего ты пялишься?»
- Господин Боуи, сэр, можно автограф? – Дым все-таки отдался в руки нашему общему знакомому парикмахеру, и тот сотворил с его волосами нечто совершенно чудесное. Это не были безумные эксперименты Ксавье с его ассиметрией, выбритыми висками, лысым черепом и прочими извращениями. Это была потрясающей красоты стрижка с прядями, лежащими на разные стороны, и красивым золотистым тоном. Когда-то я боялась, что Дым отрежет волосы и станет похож на узника, но он был богоподобен. И – снова пребывал в мире, в котором меня никогда не существовало.

После обмена подарками и поедания пиццы я попыталась быстренько согласовать даты очередного выхода на донорство. Графики Служения все еще целиком лежало на моих плечах. В этот раз к нам собиралась присоединиться Мари, и ее с энтузиазмом поддерживали. Для всех оказался удобным четверг.
- Я вряд ли смогу в четверг, - равнодушно бросил Дым, глядя поверх меня.
- Ты гадское чудовище, - рассердилась я: исключительно ради его удобства я подвинула график почти на месяц, отложив собственные планы и лекарства, потому что знала, что для него это важно (и потому что дура, да). В минуты злости мне очень хотелось вслух поговорить об истинных причинах того, почему график был сдвинут.
- Я соблюдаю правила и не пропускаю учебу, в отличие от некоторых, - Дым кивнул в сторону Ксавье. Ну правильно, должно достаться всем.

Тема была замята, и интересы окружающих вновь вернулись к кулинарной теме. Ольга сварила безалкогольный глинтвейн, который Дым, впрочем, немедленно разбавил хорошей порцией коньяка.
- А поделиться не хочешь? – Хором возопили остальные пьющие в компании.
- Неа, - язвительно ответил он, опрокидывая в себя стакан.

Вскоре народ плавно разбрелся по гостиной – смотреть концерт HIM, рисовать, грузиться или сидеть в телефонах.

Через некоторое время я ушла грустить на кухню, где была встречена Ксавье, который небезуспешно погружался в творчество на тему сочинения общественно-полезного эссе об угнетаемых меньшинствах.
- Иди сюда, - он протянул ко мне руки, - я знаю, сейчас нелегко. Все сложится, все будет правильно. Я не умею утешать, ты знаешь, но если тебе нужно – возьми все, что есть у меня.
Он сидел и гладил меня по плечу и волосам.
- Все образуется, - уверял он, - тебе не нужно быть кем-то другим, чтобы быть принятой.

- Опять в общий праздник кто-то торчит в ограниченных пространствах, - с неудовольствием заметил Дым, появляясь в дверном проеме.
- Мы обсуждаем сочинение Ксавье, - вывернулась я, - его теорию интеллектуалов. Останься, послушай.
- Чтобы он вообще никогда не закончил, ага, - саркастически заметил Дым и вернулся в гостиную.

Ксавье молча протянул руку, и я благодарно уткнулась виском в его раскрытую ладонь.
- Останешься ночевать? - Спросил он через некоторое время.
- Нет, - качнула головой я, - я выполнила свое обещание. И, похоже, я совершила какую-то большую ошибку.
- Как со мной? – Поддел Ксавье, вспомнив наш разговор по дороге от Гнезда («- Мы – твоя ошибка, твой неудачный эксперимент? – Ох, сладкий, спроси через год»).
- Ты не ошибка, - вздохнула я, - но эта ситуация – полный…
- Я понял, - серьезно сказал Ксавье, - жаль, что ты не пьешь коньяк. Тебе бы сейчас не помешало.


В какой момент я ошиблась? Когда создавала пространство, которое называла безопасным? Когда продолжала поддерживать его? Вот тебе место и время, закрытое от всех. Вот кокон, где ты можешь укрыться. Я уничтожу любого, кто приблизится, будь это даже Ксавье, если ты захочешь, даже Дара, если ты захочешь. Я убью любого, кто бросит на тебя косой взгляд. Я буду рядом, пока ты не поправишься, пока не станет легче. Следы на коже заживут и сгладятся, твой ум успокоится, и ты будешь в порядке. Я буду рядом, чтобы стабилизировать тебя. Я буду рядом, когда ты будешь в ярости, или в отчаянии, или и в том, и в другом одновременно, потому что я твой друг и потому что я обещаю тебе это. Потому что я говорила, что буду любить тебя всегда и любым. Потому что я не могу потерять тебя. Все, что ты говоришь – важно, все, что ты чувствуешь, важно. Важнее того, что чувствую и говорю я. Сейчас – важнее.

Ошибалась ли я, когда думала, что выдержу это отчуждение? Ошибалась ли я, думая, что мне хватит собственных ресурсов? Было ли это эгоизмом с самого начала? Было ли это горделивым ощущением «я могу дать тебе то, чего никто не сможет, поэтому я всегда буду особенной для тебя»?

Но я вижу, как вслед за мной пытается Ксавье. Я не понимаю его целей, отказываюсь понимать. Мы все очень изменились за этот год.

Качается маятник.

- Не обнимайся, я с мороза пришла! Ну правда, я холодная, вот, чувствуешь?
Дым шипит под моими пальцами, спина у него горячая, как печка.
- И надень, что ли, что-нибудь… а, ты занят. Ну, не буду отвлекать.
Сегодня его нагота какая-то ослепляющая. Открыв мне дверь, он возвращается к своей йоге. На нем – нижнее белье, трогательные вязаные носочки, на голове – пакет.
Доёбов день
- Слушай, а у тебя дисперсия? – Я затаскиваю еду на кухню, - Ты сказал, что перекрасишься в черный, когда решишь, что у тебя дисперсия.
Размеренные вдохи и выдохи прерываются недовольным: «это каштановый».

- Поверх твоих белых, дополнительно осветленных фиолетовой тоникой? Как бы зеленый оттенок не дало…
- Бля, только не это, - стонет Дым, - мне в четверг в школу, к детям. Они не поймут.
- Ничего, они у тебя умные.

Возвращаюсь в гостиную, хмыкаю, рассматривая стопку работ. Неровные детские почерки: «Каждый чиловек имеет право на свабоду слова», «человек имеет право говорить что он думает и не сидеть за это в тюрьме», «любой человек имеет право на ЖИЗНЬ (много восклицательных знаков)». Хорошие у Дыма дети. Ну, еще вырастут.
- Ты злая сегодня, - отмечает Дым.

Медленно выдыхаю. Вдыхаю.
«Ты злая сегодня» примерно переводится как «сегодня я не в настроении воспринимать твой ебанутый юмор, и буду обращать все ситуации так, словно ты пытаешься меня задеть». Ну вот, теперь придется ходить по минному полю.

- А ты пил свои таблетки? – Не удерживаюсь я, - которые мои.
- И юмор у тебя злой, - подтверждает Дым, - пил, спасибо. Не помогает.
- Ох, ладно. Я на кухне.

Сегодня у нас богемный ужин: тыквенный суп, жаркое из курицы. Потому что некоторое время назад кто-то из американских коллег привез маме банку тыквенной мякоти, я эту банку отжала для званого ужина, но так и не вскрыла, а тут на днях я ночевала в Башне, и Илья в поисках сладкого вскрыл банку на попробовать. В общем, если кому интересно, мякоть тыквы в сыром виде в пищу не естся. Но теперь ее надо было срочно юзать, я понятия не имела, как быстро она испортится. Поэтому суп из тыквы.

Не успели мы приступить к еде, как раздался звонок телефона.
- А щас я приеду, - сказал Ксавье. Прозвучало это почему-то как угроза.
- Угу, - сказали мы с Дымом, доели и вернулись к работе.

«К чаю, кстати, что-то захвати», - опомнившись, написала я.

Дым смыл краску и с тоской проныл из ванной, что волосы все-такие зеленые. Я пришла оценить масштаб бедствия и долго убеждала его, что это такой светло-каштановый, и с этим можно жить. Не, ну правда, там зеленых полторы пряди, можно как-то аккуратно зачесать…

Ксавье приехал через полчаса с пачкой чокопаев, вафлями и темным шоколадом.
- А чего это у нас такое расточительство, - поинтересовалась я.
- Ну-у, я просто психанул немножко и не контролирую траты.
- Ну правильно, в Питер все равно не едем, - пожала плечами я.

Я отвлеклась от работы, чтобы налить ему суп и положить картошки.
- М-м спасибо, - Ксавье набросился на еду.

В перерыве между переменой блюда он торопливо скинул пиджак.
- А чего ты сегодня такой красивый, кстати? – поддела я.
- Да, преподу одному хотел понравиться. У нас зачет, а у меня…
- Долги, - догадываюсь я, - у вас там вообще все западают на твои красивые глаза?
- Или еще на что-нибудь…красивое, - не удерживается Дым.
- Не твое, вот ты и бесишься.
Мальчишки тут же вступают в вялую перепалку.
- А ну молчать, - врываюсь я, – иначе вы меня сейчас доведете, я озверею, и никому это не понравится. Что у нас сегодня, опять доебов день?
- Ага. Раньше был Юрьев день, а у нас вот – Доебов, - грустно подтверждает Ксавье.
Два минных поля в один день. Просто чудесно.

Возвращаюсь к работе. В наушниках Дыма довольно громко играет «Pardonne moi».
- Вам чаю сделать? – прерывает паузу Ксавье.
- Да, спасибо, солнышко, - отзываюсь я.

Ксавье уходит в магазин, возвращается с горой выпечки и пачкой чая, делает чай, приносит кружки, слойку, блюдца, шоколад и с надеждой заглядывает в глаза.
- Ты чудо, спасибо, - искренне говорю я.
Дым тоже что-то буркает, потом все же присоединяется к чаепитию.

Снова работаем. Ксавье мотыляется по Башне, не зная, чем себя занять. Он уже перечитал контрольные детей Дыма, нашел на постели немецкий журнал с интервью Долана и прочитал с выражением, на крайне хреновом немецком. Нашел старое издание «Овода» и попытался его читать. Скачал на планшет Дыма свою книгу по работе и почитал ее.
-Ребят, может, чаю? – спрашивает он.
- Нет, - хором говорим мы.
Молчание.
- Может, передохнем? Отдых полезен для организма!
- Ксавье, придумай себе какое-нибудь занятие!
Молчание.
- Может, кофе? Какао? Молока? Овсянки? Бутербродов? Погулять? Может, фильм посмотрим?
- Нет!
- Ла-адно, - тянет Ксавье. Заваливается на кровать, тоскливо смотрит на свои узкие брюки.
Молчание.
-А можно мне какого-нибудь шмотья?
- Нет! – По инерции говорит Дым, потом все же теплеет, - возьми на вешалке.
Ксавье переодевается в темно-серую футболку. Валяется на кровати, обнимая плюшевого медведя. Сидит в соцсетях.
- Ребят, может, чаю?..

Ближе к десяти вечера я все же освобождаюсь, и Ксавье радостно скачет вокруг меня, как соскучавший щенок. Мы бесимся на огромной постели, сминая пледы, шутливо кусаемся и заламываем руки. Дым присоединяется к нам на пару минут, но потом все равно возвращается к работе.

Ксавье делает чай, достает сыр, хлеб. Дыму еще далеко до завершения, так что мы вдвоем с Ксавье садимся смотреть «Двух девиц на мели» и есть бутерброды.

В полночь Дым отваливается от экрана с абсолютно невменяемыми глазами, смотрит на часы, тяжело вздыхает и падает на кровать.

Засыпаю в коконе их мыслеобразов и думаю о том, чей сон мне приснится сегодня. От Дыма, справа, пахнет шампунем и отдушкой от краски. От Ксавье, слева, густым тоном пачули – запах свежей земли, не понимаю, что он в нем находит, но запоминается на раз.

Из окна бьет рыжий свет фонаря, и постепенно в комнате становится совсем светло. Мне снится какое-то нечеловеческое существо, которое нависает надо мной в полумраке Башни. Оно приближается, на ходу сменяя облики, пока не становится Роуг.
- Мы бы охуенно заметили вместе, - говорю я, - но ты слишком хороша для меня. К тому же я не могу предать Кори, он мой друг, а ты его женщина.

Существо меняется в лице – в прямом смысле – и становится кем-то отдаленно знакомым, тоже девушкой, косплеершей из Москвы.
- Ну вот, другое дело, - радостно говорю я, - иди сюда. Жаль, ты не настоящее, в реале мы бы зажгли так, что от этого места в земле осталась бы лишь оплавленная воронка.

Она (оно?) наваливается на меня, предельно сексуальное и предельно опасное, и мне от всего этого так весело, но оно смыкает руки на моих запястьях, и становится слишком похожим на Дока.
- С тобой чудесно, - убеждаю я, - но че-то ну его нахер.

И просыпаюсь.

Уже утро. На кухне гремят чашками мальчишки. Отвратительно бодрый голос Ксавье то повышается до нормальной громкости, то («через возмущенное: «Не буди Лекси!») вновь падает до шепота.

Утро Башни.

- Мы на полчасика, - уверенно сказал Ксавье, запрыгивая в автобус.
- Ага, чисто чаю попить, - подтвердила я.

В пол-одиннадцатого вечера силы распределились следующим образом – Дым готовился к урокам, я на кухне колдовала над пастой, а Ксавье, расстелив на полу коврик, изогнулся в хитрую йогическую позу.

Вечер после итальянского урока
Нет, вначале мы, конечно, попили чаю, поговорили за жизу, затем мы с Ксавье занялись моим итальянским произношением, потом Дым рассказал, как проходит его обучение детей, пожаловался на косность учителей в школе, где он преподает. Периодически мы обновляли ленту биржи и принимались дружно ныть о том, какие восхитительные подработки проплывают мимо нас. За болтовней мы не сразу заметили, что наступил совсем неприлично глубокий вечер.
- Ты как хочешь, Ксавье, но я никуда не поеду, - сказала я. Оставаться после итальянских уроков в Башне для меня стало уже почти традицией.
- Будет круто, если вы оба останетесь, - поддержал Дым.
- Поработаем, потом посмотрим какой-нибудь фильм.
- Ладно-ладно, уговорили, - проворчал Ксавье, который весь вечер уверял, что он вот-вот поедет, у него дома ноутбук с кучей работы.

Мы устроились на широкой постели втроем, как в старые добрые. Ксавье читал «Юного Вертера», мы с Дымом работали, периодически отвлекаясь, чтобы обсудить разные важные вещи – подработку в штабе, новый сборник стихов Флоренс Уэлш, инстаграм Ламора или любовные похождения Д.

- Нет, все-таки фрилансеры – страшные люди, - невесть с чего сделал вывод Ксавье, - у них же происходят необратимые изменения в лобной доле.
- Это у тебя необратимые изменения происходят, - пробурчала я, - а со мной все в порядке, мой мозг постоянно в тонусе, и я не страдаю сенсорной депривацией, как хомячки, запертые в стеклянные клетки офисов.
- Поддерживаю, - занял мою сторону Дым.
- Может, ты и права. Проверим еще через пару лет, - предложил Ксавье и сел медитировать.

Я пошла готовить. Через некоторое время Ксавье вынырнул из своей медитативной комы, сел на шпагат и принялся тянуться.
Мы с Дымом завистливо вздохнули, глядя на его растяжку, и вернулись к своим делам.

- А я вот тут думаю, - между размеренными вдохами сказал Ксавье,- и мучает меня одна мысль…
- Что такое сенсорная депривация? – предположила я, добавляя масло в спагетти.
Ксавье перестал гнуться и завис.
- Так, стоп, а откуда ты знаешь?
- Ты слишком громко думаешь, - поддела я, разбивая над сковородкой яйцо.
- Лекс, ну серьезно!
- Серьезно громко думаешь. Аж в ушах трещит. Ну, ты когда сказал про мысль, посмотрел на меня, и у тебя губы двинулись – вперед и в стороны, как «с» и как «д», при этом ты не сразу сформулировал мысль, значит, вспоминал термин, тебе прежде мало знакомый...
- Бр-р, - сказал Ксавье, - оставь это. Будем считать, что ты просто догадалась. Так что такое сенсорная депривация?
- «Сенсорная депривация, - зачитала я, - частичное или полное прекращение воздействия на один или более органов чувств, бла-бла-бла, возникает при изоляции в замкнутом пространстве, бла-бла-бла, используется в йоге, медитации, психологических экспериментах и БДСМ-сессиях». О последнем более подробно у Лешеньки-зайчика.
- Оу-у, перестань, - взмолился Ксавье, делая «свечку» и аккуратно разводя ноги.
- Как скажешь, сладкий. Ты ужинать будешь?
- Я буду, - тут же вынырнул из объятий лексикологии Дым.

За ужином мальчики вели вялую перепалку относительно полезности кукурузных хлопьев, а я ржала над обоими.
Сон сморил нас после полуночи.
- Тебе больно, - на глаз определила я состояние Дыма, - опять перенапрягаешь спину. Сделать массаж?
Он благодарно кивнул и лег на кровать. Ксавье тут же устроился рядом, свернувшись, как кот, и принялся наблюдать, как я накладываю на спину Дыма разогревающую мазь и перещелкиваю его позвонки. Все снова воспринимается вспышками – синяя бабочка на запястье, его светлые волосы, разметавшиеся по подушке, острые плечи, царапина под лопаткой. Ксавье вздыхает и идет умываться. Я – следующая в очереди.

Пока я умываюсь, Ксавье ожесточенно что-то строчит в своем телефоне. Я ложусь на постель к Дыму, делю одеяла.
- Ксавье, как обычно, спит на кушетке?
- Ну уж нет, - вскипает Дым, - пусть ложится к нам, а то он утром всем изноется, как у него затекли ноги, изболелась спина и вот это вот все.
- Я все слышу, - возмущенно отзывается Ксавье с кухни, - и буду спать, где захочу.
Через пять минут он заползает на постель и сворачивается под пледом.
Пару минут лежим молча.
- А знаете чего, - говорю я, - впервые на арене я в серединке, и хрен теперь кто отнимет у меня одеяло.
Мальчишки немедленно начинают тянуть одеяло на себя в сосредоточенном молчании. Побеждает Дым и немедленно заворачивается в него.
- Гребаная шаурма, - возмущаюсь я, - с начинкой из пидора, отдай одеяло!
Дым делает вид, что отрубился, и принимается размеренно сопеть.

Я тихо тяну одеяло обратно, пиная его в бок. Через полчаса потасовки ключевые позиции переподелены заново. Дым прижимается плечом к моей ключице и засыпает. Ксавье заворачивается в целиком отвоеванный плед и удовлетворенно вздыхает.

Моя бессонница бесшумно ложится рядом. Вдвоем мы слушаем умиротворенную тишину, тихое сопение мальчишек, редкие щелчки холодильника и ждем металлического грохота первого трамвая.

Междугородние автобусы похожи на капсулы криосна. Ничего не происходит, не происходит, не происходит, а потом - бах - и ты в другом городе.
Впрочем, в понедельник мой криосон был грубо прерван главой питерского Альянса:
"Проследи за Ксавье. Береги его".
"Стараюсь, - наклацываю я в ответ, - он большой любитель ложится грудью на амбразуру".
"Пусть приезжает ко мне, где он сможет улечься получше".
"Очень смешно".
"Береги его. Пожалуйста".
Это предостережение, сожаление или просто обмен репликами между соратниками?

О происшествиях
Ловлю Ксавье вечером в штабе. Как мне не хочется всего этого.
- Что ты опять натворил?

Ксавье возмущенно шипит, чуть не опрокидывает стакан с чаем.
- Кто-о?! Кто слил информацию! Я же просил - ничего не говорить те...
- Устраиваешь мне информационную голодовку?
- Я не хотел, чтобы ты из-за меня волновалась!
- Вакуум волнует меня куда сильнее, ты же знаешь.
- Ох...
- Так все-таки - что случилось?
- Мы были в торговом центре, с тем парнем с итальянского.
- Он знает про тебя? Что ты делаешь? Газеты читает?
- Я немного ему рассказал. В общих чертах. Потом.
- "Потом" - это после чего?
- На выходе были двое из тех, кто нападали на нас. Они попытались завязать драку, но подошел охранник, и они отвалили. Один начал звонить своим. Тот парень, что был со мной, увел меня на минус первый. Нас преследовали. Мы зашли в продуктовый, он снял с меня пальто и сунул в свой рюкзак, а свою куртку снял, вывернул и надел на меня. Потом он вызвал такси на подземную парковку, вывел меня и мы уехали.
- В следующий раз - никаких минус первых. На втором этаже есть несколько чудесных магазинов с внутренними эскалаторами, и вообще, надо попросить кое-кого преподать тебе курс выживания в городской среде. Ох-х, и как отреагировал тот бедняга, что был с тобой?
- Сказал, что я идиот, но он меня защитит.
- Ну, хотя бы не сбежал. Это уже офигеть какое достижение.
- Я хотел позвонить - тебе или кому-то, но потом все закончилось, и я решил, что не стоит.
- Дым знает?
- Нет. И не говори ему. Он не должен волноваться из-за меня.
- Штаб переговорил с юристом, нам окажут всестороннее сотрудничество. Я буду с тобой в суде, если понадобится. И вообще, буду... только не лишай меня информации больше. А то, знаешь, мне ее порой приносят в весьма искаженном виде, а от тебя иногда правды не допросишься.
- Что есть правда, дорогая? - Философски пожимает плечами Ксавье.
- То, что ты постоянно пытаешься скрыть.

Мы с Ксавье, как послушные няши, пришли на итальянский, и даже смогли занять хорошие места у доски, как пришла грустная женщина и сказала, что Валентина сегодня не сможет провести занятие. Женщина была такой грустной, что Ксавье тут же встревоженно спросил:
- С ней что-то случилось?
- Нет-нет, - сказала грустная женщина, - она... м-м, занята.
- Ну а Беатриче, - не уступал Ксавье.
- Она тоже занята. Они назначат отработки. Приходите на следующее занятие.

- Блин, - сказал Ксавье на выходе, - а мы так старались, ехали через эту метель.

Ужин в Башне
По сему случаю мы грустно засели в кафе и заказали по пирожному. Ксавье попытался дозвониться до Дыма, но безуспешно.
- Я та-ак жутко устал. Хотя на пары сегодня не ходил, - пожаловался Ксавье.
Я уже хотела было возмутиться (я все еще по-матерински слежу за расписаниями мальчишек, и пинаю их, если они не ходят на занятия), как он продолжил.
- Трудился в санотряде. Это у нашего универа такая развлекуха на День донора. Одни кровь сдают, другие ловят упавших.
- А, знаю такую развлекуху, у нас тоже практикуют. Отличная возможность познакомиться с каким-нибудь симпатичным медбратом, ну или девочку красивую подцепить. Я так чую, ты шанса не упускал?
- Ни в коем случае, - подтвердил Ксавье, - ох, представляешь, один мальчик при мне в обморок упал. По стенке так сполз, голову запрокинув. Ты знаешь, у него при этом была такая красивая шея…
- Ну прямо бери и рисуй, - поддержала я.
- Вот чего они в обморок падают, слабаки?
- Сказал мне человек, которому я апреле чуть ли не искусственное дыхание делала, после того, как ему палец прокололи, - не удержалась я от напоминания.
- Тш-ш! – Немедленно возмутился Ксавье, - забыли.
- О, нет, такое забыть невозможно, - оживилась я, - я помню белые обои, черные глаза у Ксавье во всю радужку, лицо тоже белое в цвет стен, кто мы и откуда, откуда.

Тут Ксавье спас телефонный звонок.
- Приезжайте, если хотите, - предложил Дым, - вечером еще Дара будет.

И мы поехали в Башню. В автобусе Ксавье вытянул руку, чтобы ухватиться за поручень. Рукав его пальто задрался, обнажая не только привычный уже радужный браслет прайда, но и темно-синие цифры на запястье.
- А это что еще за «Арбайт махт фрай»? – Заинтересовалась я.
- О, это всем волонтерам тест на ВИЧ делали бесплатно. Ну и цифру на руку фигачили – для анонимности.
- Клево вам, - уважительно присвистнула я.

Дым вознамерился приготовить кашу, и мы притащили под это дело молока. Молоко было, судя по дате, свежее, но на самой финальной стадии оно взяло и свернулось.
- Твою мать, - разочарованно прошипел Дым, бросая ложку в кастрюлю, - Ксавье, сходи за молоком.
- Ну почему я-а-а, - заныл Ксавье, который уже успел уютно свернуться в шатре, обнять медведя и, кажется, собирался поспать до ужина.
- Потому что я очень больна и не поползу наружу, - в тон ему застонала я. Собственно, по поводу своего состояния я не врала – меня второй день крутило обострение моей неизвестной хрени, которая повторялась стабильно раз в полгода.
- Ладно-ладно, иду, - согласился Ксавье, выползая на свет и недовольно щурясь.

Вернувшись, он принялся крутиться на кухне, радостно сшибая все незакрепленные предметы. Наливая кипяток в заварочный чайник, он ухитрился уронить металлическое ситечко на дно.
- Ща, ща, погоди, может, у меня есть сверхспособности. Смотрите, я повелеваю металлом, - возопил Ксавье, безуспешно пытаясь достать ситечко. Оно упиралось в стенки железными лапками и вылезать отказывалось.
- Ох, дай я, - Дым аккуратно вытеснил Ксавье с кухни и со вздохом принялся наводить порядок.

Вскоре приехала Дара, привезла Дыму красивейших цветов в крошечном букете, и мы принялись смотреть упоротый французский мультик «Трио из Белльвилля». Дым ужасался, что он демонстрирует непереносимую нищету, Дара дивилась странной рисовке, тащились только мы с Ксавье.

В полдесятого я спохватилась и начала собираться.
- Лекс, а давай Доктора пригласим на званый ужин, - невесть с чего предложил Ксавье.
- А давай. И Д. еще. И Медведя. Бордель организуем.
- Зато Дым порадуется… или мне лучше называть его «Ксавье», - поддел Ксавье, вспоминая, как Дым представился Доктору его именем.
- И ты, Ксавье, порадуешься, или мне лучше называть тебя «Гор»? – подхватила я, напоминая о второй части истории.
- Обожаю этот телепатический обмен информацией между вами, - рассмеялся Дым, разряжая обстановку.
- И я люблю вас! Спокойной ночи, - ответила я, сбегая по ступенькам обратно в метель.

Лирическое отступление
Если бы мы знали, что времени у нас так мало, стали бы мы ценить его сильнее? Стали бы мы ближе друг другу? Любили бы, как в последний раз?

Мы могли бы попробовать. Ты, Ксавье, был бы огнем и молитвой, Дым – домом и искусством, а я – телепатией и связующей нитью. Мы могли бы делать нечто удивительное. Особенное. До самого конца, который случился так скоро.

Но я не могу сказать, что все, происходящее сейчас – это оболочка, тень прошлого, которую мы зачем-то наполняем иллюзорными чувствами. Я люблю вас крепче, чем раньше. Не только потому, что чуть не потеряла.

Мы все еще творим общее пространство. Наше искусство рассказывает о пережитом нами. Наша музыка посвящена нам. То, о чем мы напеваем по дороге домой, за готовкой ужина, перед вечерними встречами – рассказывает о нас.

Ничего не закончилось. И если я вновь поддалась иллюзиям, Дым, осуди меня. А ты, Ксавье, уничтожь меня.

- М-м, Лекс, ты не могла бы выйти?
- А, да, - спохватилась я, выскакивая из примерочной, - однако что я там не видела?
- Не имеет значения, - Дым поддернул бирюзовую шторку.
Я хотела залипнуть в телефоне, но его камера давала мне удивительно красивый обзор обнаженного левого бедра, так что я не удержалась и сделала пару снимков. В личный архив.
О шоппинге, славе и подозрениях
- Ну, как, - Дым отдернул штору и предстал передо мной, сияя, - мне идет?
Я обозрела его бесконечные ноги, плотно обтянутые предельно узкими черными джинсами. Покусала губу, формулируя.
- Тут дело в том, что больше всего мне хочется сдернуть их с твоих блядски-острых бедренных косточек и трах...
- А, ну значит, идет, - заключил Дым, несколько привыкший к моим переходящим-дружеские-границы проявлениям.
- Боже, ты серьезно собираешься заплатить за них полторы тысячи?..
- Да брось, они клевые, - отманулся Дым, - поголодаю недельку, глядишь, они еще лучше сядут.
- Я тебе поголодаю, - пригрозила я.
Мы уже шли к кассе, когда позвонил Ксавье.
- Вы где?
- В H&M на втором этаже, - сказала я, и тут Дым дернул меня в сторону, лихорадочно указывая куда-то. Моя паранойя тут же включилась на все 146%
- Видишь, вон там? - восторженно спросил Дым.
- Да, - невесть зачем сказала я в трубку, пока Ксавье продолжал что-то говорить.
- Да не там, зеленые волосы!
- Да, - снова сказала я ему и в трубку. Из этого магазина два выхода, если быстро прыгнуть на эскалатор, и затем затеряться в толпе у скидочной корзины...
- Профиль красивый, а? - Ликующе закончил Дым.
- Да, - сказала я.
Тут я поняла, что он вовсе не имел в виду никакой опасности, просто снова разглядел в толпе красивую мордашку, и спешит поделиться со мной этим открытием. Твою ж мать. Меня теперь отпускать будет еще минуты три.
- Восхитительно, - сказала я. Ксавье в трубке подозрительно притих, - Ой, милый, на какие последние три вопроса я ответила "да"?
- Щас приду, - пробормотал он и отключился.

На кассе сонный мальчишка пробил брюки и грустно чихнул.
- Извините, - сказал он, - аллергия на людей.
- Как я вас понимаю! - оживилась я, перегибаясь через стойку, - хотите поговорить об э...
Дым фыркнул. Я опомнилась, отлепилась от стойки и покорно пошагала вслед за ним.

Ксавье ждал нас на выходе из магазина.
- Приветствую новую икону воинствующей молодежи, - тут же бросилась в атаку я, - так, кажется, говорят журналисты?
- О, ну как минимум - икону стиля, - в своем репертуаре отбил Ксавье, обнимая поочередно меня и Дыма, - мы не хотим ли случайно пожрать? Потому что я хочу пожрать невероятно сильно.

На его левом запястье красовалось очередное радужное безобразие.
- Шипишь, как на распятие, - Ксавье проследил за моим взглядом и гордо поддернул рукав пальто еще выше, - так как насчет покушать?
- Мне надо в штаб, - безапелляционно заявила я, - а потом... ладно, потом можно и покушать.
- У меня нет денег, - тут же вставил Дым.
- О, мой друг, я угощаю!
- Чет ты сегодня щедрый, - тут же впала в подозрение я, - никак питерские твою красивую мордашку себе перепостили. Свежая кровь Альянса, отважный юноша, борец...
- И ботинки новые купил, - закончил Ксавье, - смотри, классные?
- Классные, - согласилась я, - тоже себе такие хочу. И ноги как вон у него.
Ксавье обозрел Дымовы ноги.
- Да, пожалуй. Поделишься? Чур мне правую.
- Эй! - Вклинился Дым.
- Да-да, ужинать, конечно, - пропела я, увлекая их к эскалатору, - итс тайм фо жрать-жрать-жрать.

Мы вихрем пронеслись по улице Свободы и уверенно направились к штабу, как вдруг Дым затормозил.
- Вы что, тащите меня туда с собой? В ваше логово отвратительного политиканства?
- Не бойся, это не заразно, - я взглянула на сияющую мордашку Ксавье, - хотя как знать. Вон как человека распидорасило.
- Я бы попросил, - возмутился Ксавье, - я таким родился. Биология.
- Против биологии я вообще ничего не имею, дорогой, но я сейчас не об ориентации, а о революции. О, революция с юных лет горела в его крови...
- Может, хватит уже?
- О чем ты? Я только начала!

В штаб мы ввалились шумной толпой, я быстро познакомила людей между собой, запихала в рюкзак макулатуру и пластик на переработку, выяснила последние новости и вытолкала мальчишек обратно на улицу.

Центр города был теперь также центром нашей паранойи. Бесполезно просить Ксавье ходить в капюшоне, так? Поэтому весь вечер Дым мог наблюдать, как при любом резком движении или окрике кто-то из нас тянулся к карману: у меня - шокер, у Ксавье - баллончик.
- Паникеры, - фыркал Дым, - перестраховщики. Нужны вы больно кому. Ну кто в здравом уме будет охотиться на Ксавье?
- Ни в жизнь, - подтверждала я, - но я не уверена, что здравый ум у кого-то из них ночевал.
- Я не ночевал, - тут же открещивался Ксавье, плохо расслышавший последнюю реплику. Дым закатывал глаза.

Мы набрали гору еды в нашем любимом маленьком ресторанчике и развлекались воровством картошки с чужой тарелки, скоростным поеданием пирожков и болтовней. Я сидела напротив мальчишек и ловила себя на том, что счастлива. Словно нас всегда было трое. Словно мы никогда не были порознь. Словно не было ночи рубежа лета.
Мне начинало казаться, что я переживаю об этом больше, чем Дым.
Но мои шрамы были свежей - недавно я чуть не потеряла Ксавье. Снова. И чувства теперь были острыми до предела.
Он подался вперед, чтобы принять дольку шоколада из моих пальцев. Коснулся подушечек мягкими губами.
- Ты его приручила, наконец? - Подивился Дым, - Понадобилось всего лишь - сколько - полгода?
- О, это не я. Это тлетворное влияние Лешеньки-красавчика.
- Только не о нем за столом, - тут же вмешался Ксавье, - это слишком...
- Сла-адко, - тяну я. Есть вещи, которые никогда не надоедают.

И, черт, я снова шучу, чтобы не говорить о тревожащих вещах. Ксавье вытягивает ноги под столом.
- Очень устал вчера. Мотался по проспекту туда-сюда, не мог уснуть...
- Это тяжело пережить, - аккуратно начинаю я.
- Он тебе опять сливает всю информацию о происходящем в Сычевнике, - вскидывается Ксавье.
- Я имею в виду, всю эту шумиху, - поправляюсь я, - но если ты захочешь поговорить... или вообще. И можешь переночевать у меня, если тебе нужно.
- Спасибо, Лекс. Я переживу, правда. И все-таки, что он тебе рассказал?
Я поспешно откусываю огроменный кусок пирога и делаю вид, что совершенно поглощена едой. Ксавье фыркает и смотрит на меня пронзающим взглядом.

Если о чем-то не говорить, можно делать вид, что этого не существует. Как долго?..

В общем, да, если я ждала кого-то, кто может меня осудить и может на меня наорать - то я дождалась.
- Какого блин хрена ты во все это ввязалась, - витринное стекло опасно качается в раме, - ты знаешь, кто эти люди?! Ты знаешь, кто их главарь? Очень умный и опасный человек.
- Если умный, хрен ли он там делал? - Парирую я.
- Ум - еще не значит "знания", моя дорогая. Зачем, ну зачем ты туда пошла?
Еще немного об активизме. И о способах заботы
- Я не планировала вмешиваться.
- Знаю. Но вмешалась.
- Ксавье не был в безопасности. Ты знаешь, как я на такие вещи реагирую.
- Ничего бы ему не сделали. Ну, припугнули бы. Может, по морде пару раз съездили. Он не знал, на что шел?
- Я не могла этого допустить.
- Ну, стала живой стеной, молодец. О, милая, - Умер сгребает меня в объятья, - это было так опасно, зачем, зачем?!
- Они мои друзья. Мои соратники. Ладно, если отвлечься от пафоса ситуации - мне было интересно. И там были эти питерские.
- О них вообще разговор отдельный, - сквозь зубы цедит Умер, - это организация, Лекси. Система. А вы - пушечное мясо. Свою-то голову на плечах можно было иметь? Система - зло. Любая система - зло.
- Говоря о зле системы, не забывай, где ты работаешь, - я вооружаюсь иглой сарказма и последовательно тыкаю ею в разные места. Умер возмущенно шипит.
- Ты... ты... это просто уму непостижимо. Господи, я так люблю тебя, - говорит он совершенно без перехода.
- И я тебя люблю.
Умер выпускает меня из объятий и принимается за еду. Он выглядит совершенно успокоившимся.
- Это потому, что ты крайне рациональное существо. Я тебе верю, - серьезно говорит он.
Меня называют рациональной. Я в шоке.
- Да потому что!.. - Снова вскипает он, - все эти люди! Что у них вместо мозгов?! Ты знаешь, что вчера случилось в Сычевнике?
Умер пересказывает. Если коротко: у кого-то ноябрь, общие психические неполадки и в связи с этим - спонтанное желание близко пообщаться с праотцами.
- И знаешь, что сделал твой идиотский Ксавье? Вызвал скорую! Обычную человечью скорую! Ну вот он совсем дурак или прикидывается?! К приезду она, к счастью, сама там оклемалась и сделала вид вроде: "извините, у меня друг-паникер, а я вообще не при чем, это просто снотворное".

Флешбек.
Чужая кровь на тыльных сторонах моих ладоней.
- Вызвать скорую?
- Себе, млять, вызови! Ты этого хотел?! Бинт, живо. Не стой столбом, или я тебя сейчас убью, ляжешь рядом с ним. Асти кри де табарнак, тише, любовь, я обещаю, ты будешь в порядке. Это ерунда, это заживет. Смотри на меня. Какие у тебя холодные руки, давай их сюда. Ты знаешь, у пингвинов есть на животе такая складка, под которой они греют яйца. Высиживают, я это имела в виду! Ну вот, ты улыбаешься. Не слушай Ксавье, он паникует, мы справимся сами. Все под контролем, родной. Все под контролем...

Флешбек
Ты знаешь, почему я не вызвала тебе тогда обычную человечью скорую? Ты знаешь, куда бы ты попал, если бы они увидели эти шрамы? О, любовь, вы оба так свято наивны!..

- Ну, дурак, - соглашаюсь я, выныривая из воспоминаний, - но он же хотел как лучше!
- Вот это, млять, и есть главная проблема Ксавье. Он, ска, вечно хочет как лучше, а в итоге получается гребаный апокалипсис.
- Эй, ну хватит. Ты ведь тоже все еще любишь его.
- Не люблю. Не люблю идиотов. Это же так просто - подумать головой!
- В экстренной ситуации - непросто.
- Очень даже просто!
- Может быть, для тебя.
- Это потому, что я психопат? Это ты хотела сказать?!
- Завали, Умер, - я пихаю его в бок, - мне остоебало твое универсальное оправдание.
- Да, к слову об этом. Мне нужно с тобой серьезно поговорить. Это касается меня. Я тут... м-м, обнаружил нечто новое. Не бойся, тебя это никак не коснется. и тебе не нужно принимать никаких решений. Я просто хочу, чтобы ты знала.
- Ладно, - пожимаю плечами я.
Умер обезоруживающе улыбается.
- Не хочу ныть или навязываться. Тебе и так все изливают душу. Я хочу позаботиться о тебе.
- Спасибо, - улыбаюсь в ответ, - немногие сделали это.
- Я знаю тебя лучше, чем все они,- с нажимом говорит Умер.
Ох, не бери на себя слишком много, мой друг.
- Я видел, как ты была напугана. Видел твой страх. И он все еще здесь.

После кафе Умер сопровождает меня в моем очередном стикер-бомбинге. Я наделала крайне красивых (минутка хвастовства) стикеров с радугой и надписями вроде "Ты не один", "Ты не одна", "Быть собой - не страшно. Страшно - потерять себя", "Любить - не преступление. Любовь - не пропаганда" и поперлась с ними на улицы.

В арке за Торговым Умер остановился покурить, пока я рассматривала на плохо освещенной стене многочисленные надписями карандашами и маркерами: цитаты из Бродского и Кинчева. признания в любви, целые переписки. Отыскала свободное место для своих бумажек.
Темнота в глубине арки подмигнула огоньком сигареты, и от стены отделилась девушка в черной куртке.
- Привет, - у нее был красивый голос. Она приблизилась, - можно мне один?
- Хоть два, - я открыла перед ней свою донорскую книжку, в которую вкладывала стикеры, - выбирай.
- Подержишь? - она протянула Умеру сигарету и принялась медленно перебирать бумажные прямоугольники. Выбрала себе парочку, любовно провела пальцами по радужному спектру и улыбнулась.
- Это круто, - сказала она, - добра тебе.
- И тебе.
К далекой остановке подъехал мой автобус. Я торопливо попрощалась с Умером и девушкой. Уезжая, я видела в окно, как они медленно бредут куда-то, разговаривая.

- Как они могли так поступить с тобой?! Воистину, твои биологические родители - те еще ублюдки.
- Лекс, не бушуй, - примирительно попросил Дым.
- Я не бушую! Я в ярости! Охх, ладно. Знаешь, что? Они отреклись от тебя, так?
- По всей видимости.
- Значит, теперь ты свободен. Они-то через пару дней передумают, но в твоих интересах поломаться еще хотя бы месяцок. Я бы советовала цепляться за эту свободу когтями и зубами. Другой шанс представится нескоро.
- Так я и сделаю. Не волнуйся, я буду в порядке.
- О, Сердечко, - не выдержав, я бросилась на кушетку и прильнула к нему, - Знай, что у тебя всегда есть семья. Всегда есть Башня. Ты не один.
- Знаю. Спасибо.
- Хочешь шоколадку?
- О-о, Ле-екси!

Семья и те, кто в ней нуждаются
Все те дни, что мы провели порознь, я говорила себе, что его отчужденность - необходимый этап его исцеления. Он должен был стать сильнее. Всего лишь очередной шаг - перестать нуждаться в других. В своей семье. В Ксавье. Во мне. И я продолжала говорить себе, что это нормально, что он переживет это, расставит приоритеты, и вернется к нам другим - здоровым, освобожденным, сильным.

И продолжала страдать от его отстраненности, переживая во снах его окончательный уход, снова и снова.

Я не хочу, чтобы ты стал воспоминанием. Я хочу, чтобы ты был жизнью.

Но сейчас он снова нуждался во мне. И все было как раньше. Он изменился - ему теперь хватало сил смеяться вместе с нами, изобретать собственные подначки, смотреть в глаза. Но интонации остались теми же.

Мари принесла молока, и вот я на кухне делаю кофе.
- Ле-екс, - жалобно стонет он из комнаты, и в этом звуке - вся скорбь еврейского народа.
- Боже, что? - отзываюсь я.
- В голове бардак. Не могу даже заполнить профиль! Помоги, а?

"Оставь этот покровительственный тон", "Прекрати меня учить!" и все в этом духе, звучавшее ещё неделю назад - где теперь оно?
Я снова в Башне, снова учу его. Тема сегодняшнего урока: искусство продавать себя за бабло.
- Ну вот смотри, - показываю я, - сюда: пару слов в вольном изложении о себе, а сюда - перечисление профессиональных навыков. Вот эта иконка - для подгрузки графического портфолио.
- Ох, и что мне рассказать о себе? Лекс, расскажи обо мне?
- М-хмм, высокий... блондин... нордический тип... - я окидываю его оценивающим взглядом, - потряса-ающий пресс...
- Лекси!
- Художник... нет, скорее, Творец. Искусно обращается с...
- Лекси!
- А я всегда говорила: я - самая нерепрезентативная выборка! Давай, задействуй самую сексуальную часть тебя.
- Ар-р!
- Я имела в виду мозг, солнышко. Твой кофе.


Просьба о помощи не делает тебя слабым. Признание неуверенности не делает тебя слабым. Отречение твоей семье не делает тебя слабым. Ничто не делает тебя слабым. Только если ты сам.

- Поднимаю, - девушка по кличке Истеричка бросает фишки на стол.
- Уравниваю, - Умер аккуратно отсчитывает от своей стопки.
Истеричка поднимает чашку, и они чокаются - сперва с Умером, затем со всеми остальными. На углу стола Аня колдует над каким-то рукоделием, изредка поднимает голову и одаривает присутствующих покровительственной улыбкой.

Субботний вечер
Это очень милый вечер. Тема устраивает покерные субботы. Эта встреча - крайне ламповая, видимо, все разъехались на выходные, и сегодня здесь чисто женский прайд, разбавленный только визитом Николя. Команда сделала небольшие бейджики с именами, и нужные находятся даже для новых членов, то есть нас. Мне нравится мой - черная карточка с белыми буквами, в правом верхнем углу - алая "М", потому что изначально встречи были посвящены Мафии, в левом - замочная скважина, сквозь которую пробивается радужный спектр. Без голубого цвета, конечно.

Мы играем в типичном кабинетике типичного ДК - советского здания с колоннами. Для меня - новое место старого, не слишком благополучного района.

Конечно, это не может не напоминать мне о других вечерах покера.

О тех временах, когда я жила в подвале "Воображариума".

О том, как Мишка-телепат учил меня играть в техасский холден, как на встречи приходил Тони, в этих своих красивых серых свитерах крупной вязки, и вся его компания, и в подвал могло набиться по двадцать человек. Под столом тайком наливали коньяк, потом не тайком - когда хозяева ввели амнистию на покерные вечера, и мы прикалывались, что у нас бутлегерский бар в подвале, о котором никто не знает. Как Сол стала постоянным дилером и проводила там все время смены: в неизменной белой рубашке и - частенько - черной кожаной маске. Как однажды в подвале кто-то практиковался в бросании карт в стену, и на кирпичной кладке потом остались мелкие такие царапины, и мне пришлось их тихонько полировать, чтобы не узнали хозяева.

Или другой вечер, в Гнезде, первая встреча с Умером. Саша привез свой покерный кейс, он играет в омаху, и мы проводим дивный вечер, сдобренный взаимными подколками и откуда-то - шутками про топор (Моргий, ты помнишь шутку про топор?). Каким все было простым - или никогда не было?

В темный час перед рассветом
- Почему ты так поступила со мной?
- Ну отлично. Началось. Я все гадала, кто будет первым. А это ты, мой мертвый друг.
- Мне. Очень. Нужна. Была. Помощь. Ты не пришла.
- Давай-ка восстановим события вчерашнего вечера: я предлагала тебе встретиться. Но только до пяти.
- Мой. Контроль. Трещал. По швам. Ты оставила меня. Ты выбрала не меня. Ну конечно. Я ведь не часть... вашего сборища.
- Ты имеешь право злиться и ненавидеть всех. Я подожду, пока тебя не отпустит. Тогда мы поговорим. Спокойно.
- Я нуждался хоть в ком-то вчера! Но они тебе были дороже, ведь так?
- Какого хрена ты пытаешься заставить меня выбирать? А?! Какого хрена вы все вечно играете в конфликт интересов? Еще раз, по буквам: я не собираюсь в этом участвовать. Не смей никогда обвинять меня в том, что я выбрала кого-то вместо другого. Потому что я НЕ выбирала. Ты видишь, что я пытаюсь делать. Две вещи. Раз: быть искренней. Два: быть другом и опорой для всех вас. Для каждого из вас. Уж как могу.
- Это плохая тактика.
- А кто тебе говорил, что она будет хорошей? Я просто человек. Не твоя любовница, не твой мозгоправ.
- Тогда кто?
- Надеюсь, что все еще друг.
- Не могу принять тебя сейчас. Я всё еще очень, очень, очень злюсь.
- На меня?
- Н-нет. Не на тебя. Не знаю. Ты тоже. Нет. Да. Прекрати спрашивать.
- Давай признаем: ни моя, ни твоя версии реальности не являются объективными.
- Почему так больно?..
- Может, потому что ты псих, а вокруг ноябрь, и у тебя гипоманиакальная фаза?
- Я не псих!
Пакет на скамейке позади меня дергается и с грохотом падает на асфальт. Принт крафтовой пивной обращается лицом к небу, которое сыплет мокрым снегом.
- Разобьешь, дурень, - вздыхаю я.
- Нечего там бить. Жестяные банки, - почему-то резко успокаивается он, - Твой автобус. Уезжай.
- Я люблю тебя все равно.

Он делает жест, похожий одновременно на попытку обнять и оттолкнуть. Я долго стою в дверях автобуса и провожаю взглядом его фигуру. Наконец, он оборачивается и машет мне рукой. Я поднимаю свою ладонь в ответ.

Вторая жертва ноября.

Утром я узнаю, что он поехал к Азазелю. Крайне, крайне неплохая мысль. Быть с кем-то своим в эту ночь. С кем-то, кого ты знал до. Пить вместе, гладить его собак, узнавать Алекса, который только что переехал.
Это хорошо.