Сегодня провожала Кори. На вокзал. Кори едет к Роуг. Ну, то есть, на море с биологической семьей, но вообще - к Роуг, конечно.
А я тут затем, чтобы это не комментировать.
- А это Ле-е-екси, - представил меня Кори своей семье, - ну, Лекси, у которой я все время ночую.
Мне высокомерно кивнули. Я изобразила максимально дружелюбную улыбку. В присутствии родителей надо называть Кори паспортным именем, нельзя шутить шутейки и, наверное, лапать его за задницу тоже нежелательно.
Кори, впрочем, на эти ограничения пофиг. Пользуясь тем, что мои волосы отросли по плечи, он невинно обнял меня, и под прядями впился мне в шею.
- Кори, ты ничего не перепу-утал, - вежливо взвыла я, безуспешно пытаясь высвободиться.
- ЛА, - с нажимом сказал Кори, не отрываясь от моей шеи.
А, ну да, и соблюдать гендерную непреклонность.
Кори передумал кусаться и чмокнул меня в ключицу.
- Боже, меня что, сейчас женщина целует, - хмыкнула я.
- О, не будь Ксавье, - взмолился Кори, наконец, выпуская мою шею, - эй, я что, буду скучать даже по этому подонку?!
- По всей видимости, - подтвердила я.
- Ох-х. У меня впереди два дня ада, пожалей меня. Поезд. Дети. Взрослые. Ужас. Вертел я такую жизнь.
- Разнообразными способами, - подтвердила я, - что с руками, опять заточку ножей на себе проверял?
- Не, это Плющ, - беззаботно отмахнулся Кори.
Я уже хотела возмутиться, когда Кори докончил:
- Отдыхать ездили. На карьеры. Купались, жгли костер. Немного пытались утопиться. Вот, камышами порезался.
- А, ну ладно тогда.
Мы тепло и вполне даже цивильно попрощались - я не дождалась отправления поезда, Марина напрягла человека с машиной, чтобы отвезти меня на съемки. У нее неожиданно дела вновь пошли в гору, ее везде приглашают. Приятно, что она не забывает старых друзей.

Когда я говорила, что буду страдать без вас, мальчики, я, черт возьми, не имела в виду, что на пятые сутки меня скрутит приступ моей старой сволочной болезни. Аккуратнее со словами, а, Лекси?

Долго думала, за что мне такое наказание. Решила - это за то, что я ведьма. Позволяет оправдать печаль существования, знаете ли.
Самый смак был в том, что именно на пятницу у меня была запланирована гора работы - утренняя встреча с передачей денег и обменом любезностями, днем - съемки для Недели Благотворительности, а вечером - очередная тупая встреча в институте, на моей типа второй основной цивильной работе.

Я, конечно, могла бы сказать, что я долго и задумчиво сидела над аптечкой, прикидывая, позаботиться мне об этом бренном теле или сохранить чистоту крови для служения (я ответственный и хороший донор, это я, я!). На самом деле в четыре часа утра я лихорадочно закидывалась всеми обезболивающими, какие смогла отыскать, и молилась богине, чтобы меня отпустило. Ну, кстати, сработало, правда, теперь хрен знает, что именно - молитва или достижения современной медицины.

Короче, к утру я была достаточно жива, чтобы не хромать и не кривить лицо от боли, что было на самом деле волшебно, потому что мне и так приходилось напрягать всю свою харизму, чтобы таскаться с камерой с утреца и не материться в лицо моей начальнице на вечерней цивильной работе.

Ксавье устраивает тихую, полную неизбывной тоски истерику на тему того, что Дым не выходит на связь.
"Изоляция, - напоминаю я, - это был его выбор".
Мне, возможно, легче - я вижу Дыма во сне почти каждую ночь. Что, интересно, снится Ксавье?

Я тут на днях заикнулась, мол, не могу считать человека другом, пока не узнаю его темную сторону. Все те, кто в моем самом тесном круге - я узнала их тьму, и меня это устроило. За исключением, похоже, одного человека.
Илья, которому я это высказала, заинтересовался и переспросил, как я это вывела. Стала формулировать.
Ну вот взять, скажем, Ро или Крис, мы с ними сотню лет знакомы, и я видела их в разных ситуациях. Но если стресса в вашей совместной жизни мало, ты можешь некоторые стороны так никогда и не узнать. Хочешь познать слабости человека - отправляйся с ним в автостоп. На третьи сутки, пытаясь ужиться с этим ноющим, воющим, стенающим чудищем, которое пытается спать на дороге, перебегать шестиполоску и жрать сырые подсолнухи, ты поймешь - все это в человеке было всегда, просто не проявлялось, ибо повода не было. Та же самая фигня в Братстве - спать на камнях, с камня же есть, разводить костры, делить один спальник, вместе убегать от неприятных людей и прибегать к приятным, устраивать засаду и следить за енотами, в шторм тащить баклаги с питьевой водой по скалам и держаться друг за друга в прямом смысле, потому что сверху небо, снизу море, а посередине - острые камни... все это открывает в человеке такие грани, о которых ты и подумать не могла. А потом ты возвращаешься в цивилизацию, принимаешь горячий душ, несколько дней подряд удивленно щупаешь асфальт под ногами, вспоминаешь ощущение настоящей подушки - и все окружающие тоже медленно возвращаются к своим обычным личинам. Но теперь ты знаешь немного больше. И ты с этим живешь, примерно понимая, как человек поведет себя в стрессовой ситуации, и где в этой ситуации твое место.

Про темные стороны
С Ксавье тоже было в целом понятно, хотя принятие далось мне нелегко. Почти весь первый месяц нашего общения он был мальчишкой-солнышком. Все вокруг обожали его. Люди оборачивались, когда он шел по улице. Когда он улыбался, мир рассыпался на части и собирался вновь, звеня хрустальными гранями. Он любил музыку, которая нравилась мне, читал книги, которые я бы хотела прочитать, он говорил о вещах, которые были мне близки. Он был чутким и внимательным, заботился о тех, кто нуждался в заботе и шутил с теми, кто выбирался из своей тьмы. На его собственной темной стороне логично оказался эгоцентричный подонок с тягой к манипуляции и причинению вреда из чистого любопытства. С предельной формой равнодушной жестокости по отношению к чужим моральным мукам, с отчужденностью и высокомерием.
Окей, сказала я, добро пожаловать в мир. Я принимаю тот факт, что ты одновременно можешь быть и тем, и другим.
Херасе, вот это вывод, - сказал Ксавье, - а ну проваливай, ты видишь, какой я, я злой и страшный серый волк, р-р-р!
К счастью, его тьмы не хватало надолго, а я, пострадав в застенках разума, возвращалась и приходила к более-менее логичным выводам.
Так что в конце концов я разобрала его и собрала заново в своем сознании - и снова полюбила, теперь уже зная другую его сторону.
И я все еще помню, как мы втроем сидели на полу кухни, переплетя руки и поддерживая друг друга.
- Мы теперь вроде как друзья навек?
- Да, наверно.

А вот Дым... А вот Дым это Дым. Я видела его в десятке стрессовых ситуаций, и до сих пор не могу понять - если это его тьма, почему она так притягательна? То есть, тьфу, в смысле, что считать тьмой? То, как он стекленеет и смотрит в одну точку, разбираясь с демонами в своей голове и не позволяя им прорываться во внешний мир? Его крик боли в ночь рубежа лета? То, каким он был после? Его стадии ненависти и молчания? Его предельная страсть к саморефлексии? Любовь к дихотомии и его пафос в стиле: мы или любовники, или враги?
Или же я никогда не видела его тьмы, потому что его самоконтроль никогда не давал ей показаться?
Тогда могу ли я, согласно своей теории, считать его другом?
Вот тут-то и сложность.

- Давайте пойдем сегодня туда, где мы еще ни разу не были.
Над Ксавье довлеет какой-то нездоровый фатализм. Давайте делать вещи, что мы не делали, в местах, где мы не были. Давайте поедем в Питер, я ни разу не был в Питере, давайте сделаем это сегодня, завтра, только не потом. Куда ты так торопишься, друг мой?

о красивых местах, событиях год назад и "Воображаемой любви"
Мы с ним и Мари встречаемся в центре, несмотря на дождь. Дождь, впрочем, скоро заканчивается. Идем сквозь плотный строй промоутеров с листовками от Навального, Яблока и Едра.
Вокруг очень много полицейских. Мари берет меня за руку, я сначала думаю - от волнения, но потом понимаю, она хочет играть в нашу игру: "притворить членом ЛГБТ, чтобы позлить их". Склоняю голову на плечо Мари, Ксавье громко восклицает: "вы еще поцелуйтесь тут!". Смеемся. Полицейские смотрят с неодобрением, но не подходят к нам.
Наконец, выходим на набережную. Набережная полнится итальянскими туристами. Ксавье восхищенно восклицает: "миа кара!" и ходит за ними хвостом. За Ксавье лениво тащимся мы. Пахнет шашлыками. В дорогих ресторанах справляют выпускные.

Сегодня нас всех тянет рассказывать истории из прошлого, так что мы вяло играем в игру: "что я делал в этот день год назад". Я предполагаю, что в этот день год назад мы с Мари были на карьерном озере и ели подаренные шашлыки.

Ксавье рассказывает очень романтичную историю о том, как ровно год назад в этот день он прятался в красивом полузаброшенном саду церковного прихода. Там его нашел молодой семинарист, ликом прекрасен и тих, и провел ему целую экскурсию, рассказывая о цветах и деревьях.

Мы отправляемся на ужин в ПостФуд, маленький ресторанчик, где мы все ни разу не были. Там очень богемно, еду приносят на деревянных подносах, а на книжных полках стоят книги с репродукциями Гогена и Тулуз-Лотрека.
- Дыму бы здесь понравилось, - говорит Мари, - он любит Гогена.
- Ага, и Тулуз-Лотрека.
- Почему мы говорим о нем? - спрашивает Ксавье, вроде с недовольством, а вроде и нет.
- Потому что мы всегда говорим о ком-то третьем (или четвертом), когда его нет с нами.
- Ну не знаю, мне сейчас достаточно вас, чтобы наслаждаться, - говорит Ксавье.
- Мне тоже, - с нажимом говорит Мари.
- Почему это звучит как: "я хочу убить тебя"? - напрягается Ксавье.
Мари медленно вертит в руках столовый нож и, повернувшись к нему, нежно воркует: "Я хочу убить тебя".
- Вот-вот, - подтверждает он, - бери мою картошечку.

Мы пробуем еду друг у друга, заказываем красивые напитки.
- Как в "Воображаемой любви", - говорит Мари.
- Все вокруг так часто говорят об этом фильме, что я уже просто обязан посмотреть, - с досадой восклицает Ксавье.
- Ну так поехали и посмотрим, - бросает Мари.
И мы едем в Башню. Запихиваемся втроем на двойные сиденья автобуса, Мари наслаждается тактильностью, Ксавье смеется, я перекидываю руки через поручни, чтобы удержаться на краю.
Мы приезжаем в Башню, Ксавье раскладывает на столе яблоки и печенья - остатки прощальной трапезы.
- Я должна тебе денег за ужин, - вспоминаю я.
- Ох, после всех этих вещей, что ты привезла в Башню... - Ксавье невесть зачем начинает перечислять: бинты, лекарства, книги, пока Мари не шикает на него с удивлением, - и всего того, что ты делала... в общем, ты мне ничего не должна.
- Ладно.
Вот так, Дым, не только о тебе напоминают вещи в Башне.

И мы смотрим эту чертову "Воображаемую любовь", так же больно, как в первый раз.
Потом долго прощаемся в коридоре, обещаемся встретиться завтра и, наконец, послезавтра, когда будем провожать Ксавье на поезд.
Вместе с Мари долго стоим на остановке, разговариваем, пока сумерки все сгущаются.
- Вон мой отец, - вдруг говорит она, указывая на двери магазина через дорогу, - а вон его семья.

Я не думала, что переживу ночь среды. Коварный Ксавьирус коварен тем, что ты не осознаешь масштабов катастрофы, пока не наступает третья ночь. Для меня это, в общем, уже второй подобный опыт, но чувствуется каждый раз как новенький (видимо, стираю «Лаской»). Ксавьирус проявляется дикой слабостью, дрожащими ногами, потерей чувства реальности и бессвязной речью. А ночью к этому прибавляется огонь и сонный паралич. Вся печаль в том, что ты не можешь обозначить свое состояние, потому что не можешь толком двигаться и говорить, пока огонь пожирает тебя до косточек. В какой-то момент я ощутила: если сейчас что-нибудь не случится, мое тело станет пеплом. И провалилась.
Я очнулась ближе к одиннадцати утра, совершенно вымотанная, но без температуры. Сил пока хватало только на то, чтобы лежать пластом и листать ленту новостей.
«Братья и сестры», - торжественно начал Ксавье в диалоге самого тесного круга.
«Сестра на связи», - влезла я, предчувствуя почему-то нечто нехорошее.
«Я хотел бы собрать вас всех сегодня на завершающий вечер в Башне. Мы расстаемся на месяц, ну вы это знаете. Приходить максимально богемно к шести».



О заключительном вечере
«Я принесу немного магии», - отписался Дым.
«Я принесу фруктов», - сказала Ольга.
«А я принесу вам много ОГНЯ!», - сказала я, - «в себе».
Мне тут же принялись сочувствовать и осторожно отговаривать от посещения Башни. Ну уж нет, никто не помешает мне насладиться последним вечером. Давайте не будем называть это последним вечером?
«Последний вечер зари», - противоречиво охарактеризовал его Дым.
«За которым что?», - аккуратно поинтересовалась я.
«Утро», - последовал ответ.
Что ж, рада, что он настроен оптимистично.

Это я научила мальчишек бесконтрольным тратам на прекрасное. Не могу об этом жалеть. Когда мы встретились у подножия Башни, в рюкзаке Дыма были вино и шоколад, а в руках – ветки крошечных белых роз, завернутые в ватман. Огромный, хрупкий и прекрасный сверток.
«Если вся эта роскошь – только для Ксавье, то он самый притягательный и самый отвратительный мальчишка в этой вселенной. Он никогда не заслуживал».
«Пойдем в Башню. Ты едва стоишь на ногах».

Что правда, то правда. Ксавье отдает нам ключи, с тревогой смотрит на меня. Впервые толпа отправляется в магазин без меня. Я сегодня ничего не организовываю. Мы бредем в Башню, и там я с наслаждением вытягиваюсь на кровати. Запах восточных палочек перекрывает вообще все, заменяет кислород и прочие компоненты. Но это запах Башни.

Дым достает вино и шоколад, включает музыку, бросает беглый взгляд на подоконник, заполненный теперь самыми разными цветами. Находит среди них Аду и начинает бережно упаковывать ее в пакет. Он отвезет ее домой до осени. Или навсегда?..

Я встаю и ухожу переодеваться. Велено же быть богемой, так что я захватила очередной немецкое цветастое платье в пол.
- Боже, ты прекрасна, - когда я возвращаюсь, Дым сидит на кровати, изящно подогнув ноги, - все сегодня красивые, один я как идиот.
На нем мягкая рубашка жемчужно-серого цвета и голубые джинсы.
- Ты красивый, - честно говорю я.
Он качает головой.
- Тогда точно идиот, - я прыгаю вперед, целую его в ухо и опрокидываю на кровать. Он охотно поддается.
Мы лежим, его голова на моем согнутом локте, и смотрим в расписанный потолок.
- Здесь теперь много вещей, которые напоминают обо мне.

Угу. Весь этот гербарий на кухне. Когда розы были разметаны по комнате, Ксавье нашел в себе силы собрать хрупкие разноцветные лепестки и оформить их в стеклянную вазочку-розетку. Уцелевшие так и стояли в бутылках из-под вина, сухие и прекрасные. Цветные птицы под потолком принадлежали Дыму. Гирлянды ниже были неоднократно распутаны его руками. Книги, рисунки, потрет Мари, портрет Ксавье…

Дым достает откуда-то крошечный алый флакон, капает на свое запястье, протягивает мне. Запах роз едва пробивается сквозь всепоглощающий аромат Башни. Как и мой «Горный пик», который неощутим в этом восточном безумии.

Наша смешная толпа возвращается, топчется в дверях, протягивает мне пакеты, набитые разными вкусностями. Багет, мягкий сыр, фрукты. Оля приносит пакет черешни и конфеты «слеза мужчины». На стол водружается торт «Санта Мария».
- Это снова аллюзия на «Тома на ферме»? – спрашиваю я.
- Мы выбрали самый красивый, - комментирует Яна.

Ксавье и Дым уходят готовить, в планах - запеченная картошка со специями. Я крадусь за ними с телефоном. Ксавье немедленно начинает позировать. На нем алая майка, из тех, развратных, с глубокими разрезами подмышками, и серые узкие брюки.
- Я лесбиянка из восьмидесятых, - томно комментирует он.
- Конкуренцию не создавай, - отвечаю я.

Дым возвращается с кухни и начинает фотографировать Мари. Мари сидит на кровати, Дым лежит на полу, выискивая удачный ракурс. Тот самый случай, когда не знаешь, кто восхитительнее – модель или фотограф. На Мари - черное винтажное платье, кружево с подкладкой, и оно идет ей удивительно.

Не дожидаясь картошки, садимся за стол и откупориваем вино.
- Сегодня наша последняя встреча, - говорит Ксавье.
- Говоришь так, как будто кто-то умрет, - прерывает Дым.
- Ничего нельзя сказать наверняка, - парирует Ксавье, - это жизнь, мы можем умереть в любой день.
- Не сегодня, - вмешиваюсь я, - продолжай, пожалуйста.

Ксавье говорит что-то трогательное о дорогих людях в его жизни. Пьем за дружбу. Я пробую вино. Нет, мне явно не понять всех этих тонких хитросплетений, о которых так любит говорить наш сомелье Дым. Поэтому в оставшееся время я просто подливаю ему из своего стакана, а затем наливаю в свой опустевший гранатового сока.

Тут является Кори. Пока Кори поднимается по лестнице, Ольга задумывает шалость и тоже наливает в пустой стакан гранатовый сок. Коробку мы прячем под кроватью.

Появляется Кори. В своем восхитительном деньрожденческом платье.
- Боже, ты такая женственная, - говорит Дым.
- Вот тут фиг знает, считать ли это комплиментом, - сомневаюсь я.
- Считать, - уверенно говорит Кори. Кори любит все, что связано с Дымом.
Ольга протягивает ей бокал.
- Попробуй. Гранатовое вино, - Кори слегка колеблется, - Дым принес.
Кори опрокидывает стакан в себя, восхищается, что алкоголь не чувствуется, сетует, что на голодный желудок и что ее сейчас унесет.

Хихикая, мы садимся есть картошку из огромной металлической миски. В моих воспоминаниях металлические миски перестали ассоциироваться с болью Дыма. Вечер вообще проходит на удивление хорошо, и даже моя болезнь отступила и дала мне шанс наслаждаться. В плейлисте появляется Леди Гага, Ксавье тут же просит сделать погромче и начинает танцевать.

Его одежда идеально подчеркивает все его достоинства. Его мышцы, его гибкую пластику. Он – огонь и сгусток энергии, им невозможно не любоваться. Не могу оторвать от него восхищенный взгляд. К нему вскоре присоединяются Ольга и Мари. Я не чувствую в себе сил танцевать долго, но Ксавье зовет меня.
- Эй, как мы без тебя! Иди к нам! Давай!

Дым последние пять минут опирается на мое плечо, слегка опьяневший и оттого замедленный. Но он с готовностью отстраняется и облокачивается на стену. Я перелезаю через сплетение проводов и оказываюсь на импровизированном танцполе. Мы продолжаем. Вскоре и Дым идет танцевать.

- Вот почему я раньше не приходила на ваши тусовки? - Оторопело спрашивает Яна, - я тут как будто заказала приватный танец.
Ксавье приближается и начинает танцевать возле нее, совершая полагающиеся движения бедрами. Яна смеется и шлепает его по заднице.
- Я предпочла бы девочек-стриптизерш, но и ты очень хорош.
Ксавье медленно тянет вверх свою майку и пошло облизывает губы.
- Зря ты с нами не ходила. Ты многое потеряла, - кричу я, - теперь представь, что было в Дарке? Люди готовы были драться за то, чтобы он танцевал с ними!
- Это все было из-за Лекси, - возражает Ксавье, - они всю ночь смотрели на тебя!

Песня заканчивается. Народ медленно рассаживается на кровать и за стол. Кори отмечает, что вино закончилось, и надо идти за догоном. Сую ей деньги. Дым неожиданно соглашается идти с ней.
- Вино было неудачным, - сетует Дым в коридоре, имея в виду, конечно, настоящее вино, любовно выбранное им, бордо, урожай 2014 года, год, когда было его собственное лето любви.
- Эй, перестань, - прошу я, - всем понравилось.
- Я не могу создавать магию, как ты, - я вижу, как сильно он расстроен.
- Ой, не пудри мне мозги. Ты делаешь удивительные вещи.
- Я ничто.
Я вжимаю его в объятья и толкаю к стене. Провожу пальцами по шее.
- Не смей. Так. Никогда…
Он запрокидывает голову и замирает. Устыдившись, я отдергиваю руку. Отстраняюсь. Дым открывает глаза и с удивлением смотрит на меня.
- Слишком много тактильности для теперешнего тебя, - виновато оправдываюсь я.
- Нет! То, что я реагирую иначе, не должно тебя останавливать.
- Вот так, да? Я учту.

Вино делает его раскрепощенным, или вечер, или чувство конкуренции с Ксавье? Но вернувшись, он включает что-то танцевальное, и вжимается в меня спиной, танцуя. Опускается вниз и медленно поднимается, позволяет моим рукам проводить по его обнаженной коже под рубашкой, по металлически-жестким мышцам живота. Я целую его между лопаток и качаюсь в такт с ним. На заднем плане восхищенно кричат, не разобрать, кто. Но нас не останавливают. И музыка не заканчивается никогда.

Потом он разворачивает розы и дарит каждому по ветке. Это очень красиво и трогательно. Розы Ксавье и Мари отправляются в отдельные винные бутылки, остальные – в общую, мы разберем их, когда будем возвращаться домой. Сегодня все вернутся домой. Мы не ночевали в Башне с 15 июня, это было тысячу лет назад. Значит ли это, что некоторые вещи стоит оставлять в прошлом навсегда?

Сегодня не день для печали, хотя он мог бы им стать, ведь повод собраться – довольно грустный. Но мы веселимся. Я решаю, что буду печалиться в пятницу и субботу. И весь следующий месяц, который я проведу в тоске и апатии. Но сегодня мы будем веселиться.

Конечно, еще час спустя мы начинаем играть в «Ложь и бездействие». В какой-то момент Яне выпадает действие, что-то про сексуально снять обувь с Ксавье. Он бос, и Мари притаскивает свои восхитительные туфли на шпильке. Это очень красивые туфли, они надеваются пару раз в год на особенные праздники. И, как правило, на пять минут, для фото, потому что ходить в них решительно невозможно. Ксавье смотрит на них с тихим восторгом. Медленно надевает. Мари и Яна помогают ему подняться и сделать несколько шагов по комнате. Он прекрасен. Туфли делают его ноги бесконечно длинными. Он держится вполне уверенно, так что мы бросаем пару шуточек о том, что у него была возможность потренироваться, пока он жил в Башне. Ксавье, стоя перед Яной, вскидывает одну ногу, и она, согласно заданию, избавляет его от обуви.
- Черт, это было восхитительно, - позже делится со мной Ксавье, - это, кажется, должно быть неудобно, девушки ведь обычно жалуются на такие вещи. Но они очень гармоничны – высокий подъем и жесткая поддержка стопы. Ох, теперь придется отговаривать себя пробовать это снова. На эту дрянь легко подсесть, а?

Я ухожу помыть черешню, и в кухне меня находит Кори. Я спрашиваю, умеет ли он завязывать языком черешневые веточки, Кори говорит, что такими банальными навыками он владеет с пеленок. И тут же утыкается мне в плечо с потерянным вздохом.
- Лекси, я влюбляюсь. Что мне делать? Она так прекрасна, что я не могу дышать!
- Кто? – на всякий случай переспрашиваю я, хотя в общем уже все ясно.
- Конрад. Роуг. Я люблю ее. Я ее люблю, я не могу, она просто… она мое сознание, мои мысли.
У нее уже появилась кличка. Отлично, что еще я не знаю об этой девушке? И что, черт возьми, она сделала с Кори? Кори, который год с лишним каждую свободную и несвободную секунду говорит о своей драгоценности и должен встретиться с ней меньше чем через месяц?
- Я не могу ничего сказать, - говорю я (разбирать чужие любовные истории – это вообще не мой конек. Абсолютно. Весна это доказала окончательно).
- Ничего не нужно. Просто я потерян и счастлив. Не знаю, как с этим жить. Ох-х, ладно, - Кори выцепляет из моих пальцев черешню, касаясь губами подушечек, - идем, идем к нашим.

Как позже выясняется, лучше всех узелки на веточках умеет завязывать Яна. Вот уж точно, в тихом омуте черти пляшут румбу.

В десять вечера мы открываем торт. Ксавье заваривает масалу. Я бы прекрасно обошлась эстетическим созерцанием этого кондитерского чуда, но мне на тарелку приземляется здоровенный кус. Удивительно, десять вечера, а у меня все еще не поднялась температура, и Дым условно жив и адекватен (его переход приходится обычно на промежуток между восемью и девятью: он отключается от реальности, а потом возвращается, печальный и отрешенный, а иногда – в ярости или отчаянии). Похоже, сегодня действительно хороший вечер.

Но, как и все хорошее, он заканчивается. В одиннадцать. Если мы хотим успеть на последний транспорт. Ольга заказывает себе и Дыму такси – им по пути. Они исчезают так быстро, что я не успеваю попрощаться.

Кори собирается ужасающе медленно. Перекладывает аргумент в ближний карман рюкзака.
- Когда ты пользовался им в последний раз? – в шутку спрашиваю я.
- Вчера, - невозмутимо отвечает Кори.
- Сколько их было?
- Трое.
- Сколько их стало после?
- Тоже трое, Лекси, я же не живодер, за кого ты меня принимаешь? Они просто хотели затащить меня в машину, чтобы поразвлечься, а мне тоже хотелось развлекаться. Ну вот я и развлекалась. Правда, только с двумя, третий даже не огреб!
- Признался тебе, что на самом деле он гей и пассив, и вообще был против этой затеи?
- Что-то в этом роде.

Кори уходит за своими туфлями. Ксавье прислоняется к стене.
- Башня полнится цветами, - говорю я, забирая свои розы, - а ты никогда ему не дарил.
- Не хотел множить надежды.
- Что ж, честность – это тоже хорошо.
- Честность приносит ровно столько же боли, сколько ложь, - у Ксавье грустный и какой-то потерянный взгляд.

Он обнимает меня очень долго. Я удивлена.
- Я действительно буду скучать по тебе. Передай всем, что я люблю их.
Почему, черт возьми, это звучит как прощание?
Целую его в плечо и отстраняюсь.
- Спокойной ночи.
- Спокойной ночи.

- Я отменила нам страховку везде, она стоила семьсот рублей. Мне тут все сказали, что они нищие. И белье в поезде я не брала, я вообще презираю эти блага цивилизации. Пожалуйста, посмотрите сами список запрещенных вещей в ручной клади на борту самолета. И я вас умоляю, заведите собственные аптечки с дублирующим составом. Я чутка задолбалась чуть что обеспечивать аптекам месячную прибыль.
- Прости, Лекси.
- Ладно, с последним я перегнула, мне, в целом, нравится заботиться о милых маленьких щеночках вроде тебя.
- Я имел в виду, прости, что тебе снова приходиться заниматься организацией всего этого.
- Я втайне надеялась спихнуть на Ксавье, но он пока и о себе не в состоянии позаботиться, что уж говорить о других. Впрочем, я все еще не теряю надежды, что он вырастет и станет лидером.
- Надежда - зло. Посмотри, куда привели нас надежды.
- Ничего, Сердечко, впереди у нас светлое будущее. Светлое-светлое будущее. Если самолет не наебнется в воздухе.
- Лекси!

Предыстория
Мы тут подумали, решили не враждовать, и в качестве закрепления отношений съездить вместе на море. Впятером. Ксавье и Дым для хаоса, я и Мари - для эмоций, а Ольга - стабилизации ради для. Если случайно устроим апокалипсис - то это не мы.
Но потом Ксавье решил, что это все же Крайне Плохая Идея. И выразился в форме "мое "нет" - это окончательное "нет". Пора бы уже перестать относиться к окончательным "нет" Ксавье всерьез. Но я и Дым офигеть как загрузились. Дым и так на грани, ну и я не образец самоконтроля. В общем, ночь была нелегкой.

История
Снова про донорство, а также про взаимопомощь и внутрисемейные отношения. И про Богородицу, которая не может прогнать

29 июня было выделено для проявлений сочувствия, а также для освоения верстки в fb2.
С первым вышло как-то странно. Но весело.
В общем, приехала я с утра в лабораторию. Вместе с Яной и Настей. Настя случилась вообще случайно, она шла лечить зуб, а тут мы, а в больничке же все рядом. И она решила подождать своей очереди в нашей очереди. Ну окей.
Я была хорошей девочкой и последние два дня правильно питалась и вовремя ложилась (э-э, с последним облом, позавчера легла в четыре часа утра, потому что не могла утешить сначала Дыма, затем себя, а вчера легла в полночь, предварительно закатив истерику Ксавье). Но у Яны в итоге оказалось в крови мало железа, а у меня нормально.
- Давление, конечно, низкое, - сказала заведующая, - но дозу давай все же обычную назначу, 450 мл.
Вот я чет не пойму, во времена моей молодости 450 мл считалось вполне себе крупной дозой и сдавалась чаще физически крепкими парнями, а бледные моли вроде меня могли рассчитывать на 350-400. А потом что-то поменялось.
- Ну, ты же не будешь терять сознание? - ласково напутствовали меня.
Не буду, если вы не будете мне трубку для забора крови накидывать на запястье. Она ж теплая и шевелится, брр! И не стряхнуть никак.

Добрая медсестра принесла мне игрушку, чтобы жамкать, - красное сердечко. И принялась за меня активно болеть.
- Давай, детка, отдай Родине еще 150 миллилитров! И-и... еще сто! Давай, жми!
А потом мне сказали, что у них иглы другие для забора на 450 мл, поэтому повязку мне нельзя снимать до вечера. А у меня дома работа не делана, обед не варен, и это... пыль по углам, во!

Приехала домой и поняла, что не могу даже волосы в хвост завязать - рука из-за повязки не сгибается.
- Бедное мое Сердечко, - вслух сказала я, вспомнив его повязку от запястья до предплечья, - я ж теперь как ты.
И он почти тут же написал.
"Лекси, как ты?"
"Да в общем как ты. А ты?"
"В отчаянии. Так, стоп, что с тобой случилось?!"

Настя напросилась ко мне помыться, ибо по городу кое-где отключили воду, но не у меня. Окей, договорились, что приедет в течение дня.
Но сперва приехал Кори. По идее, за деньгами, но в итоге еще за кофе, обнимашками и побазарить.
Отлучился в туалет и вылетел оттуда с диким криком, сказал, что там паук. Паука нарекли Путиным.
Попросила Кори завязать мне волосы. Пральна, зачем еще нужны друзья. Кори соорудил мне на голове хрен знает что, прижал меня к стене, поцеловал в ухо (я уворачивалась) и уехал.

Приехала Настя. Привезла молока и мороженого - коктейли мутить. Помылась, поболтали за ее будущее, потом у Насти сломалась временная пломба, и она уехала обратно в эту свою полуклинику. Доламывать, видно.

- Че, как себя чувствуешь? - написала мне Мари.
Я почуяла свободные уши и радостно заныла, как мне плохо, больно и вообще.
- Ща приеду, - сказала Мари, - Готэм будем смотреть.
Никакой Готэм, мы, конечно, не посмотрели. Потому что сначала поели, потом стали базарить за жизу, а на базар за жизу явился Ксавье.
- Ксавье, побудешь Богородицей? - коварно спросила я.
- Ну-у, - он манерно пригладил волосы, - в целом могу...
- Богородица, Путина прогони! - хором заорали мы с Мари.
Но Богородица Путина не прогнала. То ли любит животных в целом, то ли боится пауков в частности. Решили не выяснять.
- Ну как? - спросил Ксавье, имея в виду то ли вчерашнюю истерику, то ли сегодняшнюю кровопотерю.
- Как от Шивы шестая часть, - сказала я, - одноруко. Ксавье, ты мне жизнь сломал.
- Ну началось...
- Не началось, а продолжается. Боже, как мне плохо, я сейчас умру. Это что, это шоколадка? Ладно, поживу еще полчаса. Налить тебе чаю?
- М-м, спасибо, - Ксавье плюхнулся на диван и изобразил предельное смирение.

- Эх, поедем на море, будем йогой заниматься, пробежечки утренние, вот это вот все, - мечтательно протянула Мари. С полным пониманием ситуации. Семья.
"Ты ей не сказала?" - транслировал мне Ксавье.
Я широко улыбнулась.
"Твою мать!", - громко подумал Ксавье.
Я улыбнулась еще ширше.
- Дорогая, - мягко сказал он, - идея с совместной поездкой на море - это очень, очень, очень пло...
- Так, а ну слушай меня, - прервала Мари.
В общем, в течение получаса оборона Ксавье была сломлена нашей суровой аргументацией. И вот после этого Мари говорит, что на него нельзя давить, он и так понятливый мальчик. Так-то верно говорит, ну так мы же и не давим - просто у нас аргументы тяжелые.

- А теперь можно я позвоню Дыму и скажу это? - спросила я.
- Доставь себе такое удовольствие, - буркнул Ксавье, - шантажистка.
Я демонстративно подтянула к себе телефон перевязанной рукой, морщась от боли.
- Сердечко, тут один человек хочет кое-что тебе сказать, - проворковала я в трубку.
- Лекси, не... - а я уже передала телефон Ксавье.
Тот посмотрел на меня, как на врага народа, но трубку взял.
- Эм-м, привет. Че как?
Мари со свистом выдохнула сквозь сжатые зубы.
- Че делаешь, как погода? - упорствовал Ксавье.
Я поискала глазами вилку.
- Они меня шантажируют, представляешь?! - мгновенно сменил тактику он, - буквально приставили мне нож к горлу!
Мари пристально посмотрела на нож, испачканный в мороженом и лежащий на краю тарелки.
- В общем, я хотел сказать, что я поеду на море, а ты?..


Ублюдок он все-таки. Но семья. Моя семья, моя стая.
Пишет мне вчера:
"Ты испытываешь по отношению ко мне эмоции негативного спектра?"
"Ксавье, по отношению к тебе я испытываю терпение и нежность, - отвечаю я, - и другие эмоции негативного спектра".

- Вот почему все твои лекарства такие невкусные? - жалуется Дым.
- Наверное, потому, что я не Плющ - бормочу я себе под нос и, чуть громче, - наверное, потому, что кое-кто не лечится своими.
- Вот неправда, у меня в комнате целый мешок этих лекарств.
Я выразительно хмыкаю.
- А еще я купил мазь от шрамов, и она пахнет малиной.
- Эстет, мать твою, - с улыбкой укоряю я и по второму кругу перерываю аптечку.

А чтобы боль не утихала, мы решили напечатать фоток с прошедших двух месяцев. Тут в клубе выцепился чувак-фотограф со своей фотолабораторией, который ко всему привык, и ему можно спихнуть всякий треш на печать, к тому же дешево.
Я сказала, что соберу со всех фотки, и чтобы мне присылали архивы.
Теперь мне любопытно, что чувак про нас подумает. Что мы гребаная шведская семья.
В архиве Яны: россыпь фоток с разными подругами, две фотки с ней и моим мужем.
В моем архиве: две фотки с моим мужем, россыпь фото с Дымом, фото с Кори.
В архиве Дыма: фото с Мари, фото со мной, фото с Ксавье (много, разных, делающих мне дьявольски больно даже при том, что бОльшую часть из них сделала я).
В архиве Мари: Пингвин, фото с Ксавье.
Внимание, вопрос: кто в кого влюблен, учитывая, что строгих нулей по Кинси среди нас двое?
А впрочем, думаю, всем, включая фотографа, глубоко пофиг. Но ситуация забавная.

Мне снится странный и красивый сон.
Зеленый луг, залитый солнцем. Собираются в хаотичный полукруг люди в разноцветных одеждах. Во главе - седая женщина в темно-фиолетовой вязаной шали, в которую она замотана, как в балахон. Она сидит и готовится к медитации - руки сложены в мудры на коленях, но глаза ее открыты, и она с хитрым прищуром рассматривает окружающих.
Я лежу в траве, опираясь на локоть, и жду, когда все соберутся. Другая женщина, не очень старая, но с изрезанным морщинами лицом, привозит инвалидную коляску. В ней - молодой мужчина, у него нет рук и ног. У него очень светлая улыбка, и от нее мне делается тепло и весело. Женщина помогает мужчине опуститься на траву недалеко от меня. Мы с ним переглядываемся и придвигаемся ближе друг к другу. Наконец, мы соприкасаемся плечами, он слегка опирается на меня и с улыбкой встряхивает головой.
- Как красиво, - говорит он, разглядывая людей. Здесь в основном взрослые, но есть и молодежь моего возраста.
- Ага, все так счастливы, - говорю я.
- Как и мы, - кивает он.
- Один мой друг, - невесть зачем говорю я, - он очень несчастен.
Мужчина в ироничном удивлении приподнимает бровь.
- Как можно быть несчастным, если у тебя есть коленные чашечки? - изумляется он.
Эта шутка кажется нам обоим очень забавной, и мы падаем на траву, заливаясь смехом.
Соприкасаясь с землей, я проваливаюсь на другой уровень сна, где мне кажется, что я проснулась и в моей постели лежит Ксавье, одетый почему-то в черную водолазку Дыма. Он смотрит в потолок.
- Понял, Ксавье, - смеюсь я, толкая его в бок, - как можно быть несчастным, если у тебя есть коленные чашечки?
И просыпаюсь окончательно.